Расшифровка
В очередной раз приветствую всех вас на курсе «Как показать солнце: японская культура в СССР» Музея «Гараж», где мы продолжаем говорить о том, как оформлялась и представлялась современная японская культура в СССР. Меня зовут Виктор Белозёров, и сегодня в рамках нового эпизода подкаста мы поговорим о том, как воспринимали советскую действительность японские художники, в какие приключения и передряги им доводилось попадать и с каким багажом впечатлений они уезжали обратно в Японию.
В 1920-е годы для многих японских культурных деятелей желание отправиться в СССР равнялось первооткрывательству: сильным было желание приоткрыть завесу над новым государством, и настолько же сильными были сомнения и страх перед ним. Но преодолевать их было нужно, чтобы получить свою порцию приключений. Таким образом, японские художники начиная с 1925 года транзитом или целенаправленно отправлялись в Москву и Ленинград. Кого-то поглощали музеи и их коллекции, пролетарских художников из Японии вело желание познакомиться с советским искусством, другие же хотели запечатлеть Москву и отправиться дальше в Европу. По приезде в довоенную Москву их ожидал не тот набор достопримечательностей и мест посещения, что будет уже в послевоенное время. Их могли сопроводить не только в театр и музей, но и в тюрьмы, детские дома и профилактории, потому что если и воспринимать жизнь в СССР, то по полной и во всем ее разнообразии.
Томоэ Ябэ несколько раз посещал Советский Союз и в отличии от многих других художников, которые приезжали и потом как-то терялись в истории, сыграл довольно важную роль в презентации советского искусства в Японии. Художник активно участвовал в подготовке выставки советского искусства вместе с искусствоведами Давидом Аркиным и Николаем Пуниным. Знаменитый эпизод, восславивший эту выставку, был связан с крушением поезда, на котором все работы на выставку отправлялись на Дальний Восток для последующей отправки. В ходе крушения искусствоведы и художник отделались небольшими травмами, а вот некоторые ящики с работами приходилось доставать из снега — настолько сильным было крушение. Для других японских художников ситуации складывались спокойнее, хоть и требовали их терпения и желания попасть в СССР. Так, двое художников из Международного бюро революционных художников, его японской ячейки, Токэй и Тории в течении полугода регулярно направляли письма советской стороне — уж очень стремились они попасть слушателями в Полиграфический институт, а также познакомиться с советскими художниками. Добравшись до Германии, художники намеревались посетить 15-ю годовщину Октябрьской революции, но поскольку из этого дуэта был приглашен только один художник, они умоляли советскую сторону допустить их обоих, заявляя в письме, что они оба готовы спать не только на одной кровати, но даже на полу, если придется. Жаль, что дальнейшие обстоятельства их приезда и местоположения во сне так и остаются неизвестными.
Рьяный энтузиазм, с которым японские художники были заинтересованы не только в русском и советском искусстве, но и в демонстрации своего собственного, продолжился и в послевоенное время. Иностранные визиты всегда проходили по сложному маршруту: такова была традиция — за условные две недели своего пребывания в СССР прибывшие художники могли посетить не только несколько десятков мест в пределах одного города, но и сразу несколько городов и республик Союза. Маршрут не ограничивался Москвой, Ленинградом и городами Золотого кольца — японские художники курсировали по всему СССР, заглядывая в Минск, Киев, Ереван, Тбилиси, Ташкент. Событийная программа изнутри была нацелена на то, чтобы наиболее полно и демонстративно снабдить образами процветания незнающего иностранца, поэтому не только музеи и мастерские, но и колхозы, заводы... и, конечно же, походы в театр.
Информация о многочисленных визитах Ири и Тоси Маруки сохранилась лучше всего, благо их приезды были частыми, а отчеты переводчиков — подробными. Опыт их контактов с СССР был больше, чем у каких-либо других художников из Японии за все время культурных отношений между странами. Еще в самом конце 1930-х годов Маруки Тоси, в девичестве Акамацу Тосико, провела несколько месяцев в Москве, работая гувернанткой для детей японского переводчика, а потом возвращалась и в 1941 году, занимая ту же должность. Все это время ей удавалось не только выполнять свои обязанности, но и попутно посещать Пушкинский музей и Третьяковскую галерею. За послевоенный период, в промежуток с 1950-х по конец 1960-х годов, они успели посетить множество городов и обрести друзей-художников, в особенности во время поездок на Сенежское озеро. В этой гуще событий можно выделить два эпизода. Первый из них был связан напрямую с центральной темой их творчества — Хиросимой. По причине того, что Маруки столкнулись с трагедией в Хиросиме напрямую, отправившись в первые дни на пепелище в попытках узнать судьбу своей семьи и зафиксировать последствия разрушений и жертв, в один из своих визитов, в 1957 году, они через своих знакомых обратились с просьбой пройти медицинское обследование, чтобы исключить вероятность облучения. К счастью, им удалось избежать болезни. Другой эпизод, встречающийся в отчетах сопровождающих их переводчиков, заключался в том, что после получения гонорара за свои работы, которые у них приобрел музей, художники задались целью приобрести кольцо с бриллиантом, зная, что подобные вещи дорого стоят в Японии и что они могли бы выручить деньги на строительство своего музея, посвященному миру. Неудивительно, но целый день поисков на улице Горького не принес ровным счетом ничего — дефицит бриллиантовых колец в конце 1950-х был налицо. Свой последний визит в Россию они совершили в 1990 году, когда прошло больше 20 лет с момента их предпоследнего визита — во Владивостоке они организовали выставку своих работ, а также отметили 89-летие Ири.
Случались и визиты арт-критиков, которые пытались добраться до советского авангарда в запасниках Третьяковки. Со слов легенды японской арт-критики 1960-х годов Харю Итиро, в конце 1960-х — начале 1970-х годов он предпринял попытку посмотреть работы Кандинского и Малевича, но ему было отказано в письменной форме с формулировкой, что сотрудникам не доводилось видеть данные картины и что их вовсе нет в запасниках музея. Перипетии случались не только с отдельными произведениями, но и с целыми коллекциями работ. В 1975 году случилось знаменательное событие, по крайней мере в глазах советских и японских дипломатов, — Японии была возвращена коллекция картин художника Фукуда Хэйхатиро. Судьба этой коллекции была непростой: в 1946 году в Дайрене японский промышленник Судо отдал более 500 работ из своей двухтысячной коллекции произведений искусства советской армии, в обмен ему были предоставлены денежные средства, на которые он смог купить продовольствие для жителей своей деревни.
«В один из дней 1946 года к кирпичному дому, где они снимали квартиру, подъехал грузовик и увез много ящиков с картинами, в кабине сидели два советских солдата. Г-жа Мичико говорит: „Это был последний раз, когда я видела картины Фукуда. Отец, мать и я проводили картины, отец не проронил ни слова“. Накануне отправки картин г-н Судо отобрал 3–4 лучших произведения Фукуда и повесил их в спальне. Г-жа Мичико говорит: „Отец всю ночь смотрел на картины, наверное, он чувствовал себя на месте отца, отдающего родного сына“».
Затем коллекция исчезла с радаров и долгое время японская сторона не знала ее судьбу. Уже в 1960-х начальник таможни Дайрена отправился в Москву и Ленинград, пытаясь отыскать в музеях эти работы, но его поиски были тщетны. И только в 1970-е коллекция работ была обнаружена, что вызвало невероятную радость дочерей господина Судо, которые думали, что распрощались с этими работами навсегда.
Самой незаурядной историей в этом отношении, которая обнаруживается в архивах, становится история японского карикатуриста Ёситомо Ясуо и его безымянного товарища, с которым они отправились в СССР по приглашению Союза художников в 1972 году. Может показаться, что их история есть одно большое преувеличение. Может, это действительно так, учитывая весьма забавный язык, которым написан данный отчет, но если это вымысел и гротеск, то очень занятный. Повествование ведется от первого лица, путь героев начинается на теплоходе, на котором им было необходимо преодолеть морское путешествие, прежде чем оказаться в СССР. Для них оно, судя по всему, выдалось непростым, следуя из комментариев: «Знаешь, этот теплоход подвержен качке. Поэтому, когда начнет укачивать, ты сразу же беги в бар и напейся как следует, благо на пароходе сакэ дешевле».
По прибытии в Советский Союз они повстречали корейского переводчика, о котором писали, что тот был похож на японца и весьма откровенен, рассказывая о жизни в СССР. Когда герои спрашивали его об уровне жизни в стране, то тот им отвечал: «При капитализме лучше». Ёситомо с коллегой посетили Бухару и Киев, который им понравился больше всего, но Москва отпечаталась в наиболее ярких образах. Советские гостиницы, вселявшие ужас и трепет, они описывали следующим образом: «И вот мы в Москве. Здесь в отелях на каждом этаже сидит тетя — ключница — и выдает ключи. У всех у них мрачный вид». Больше всего в отеле японский карикатурист переживал, что в Москве не осталось японских переводчиков, — ему сообщили, что все они были отправлены на ЭКСПО в Осака: «И в Москве не осталось ни одного. Поэтому мы вынуждены прикрепить вам английского переводчика. А мы подумали, что это не так уж плохо, так как заставит нас вспомнить английский язык. И вот весь вечер в гостинице мы старались вспомнить отдельные английские слова, и всю ночь мы мучились как с зубной болью.
Но не только головная боль, но и знакомство с советскими очередями было испытанием. Мы в цирке. В Москве повсюду продают мороженое, а здесь его особенно много... Люди стоят в очереди, напирают друг на друга, и вот, когда уже желаемые стаканчики были в руках, большой дядя дал задний ход и мороженое было на полу. Было досадно до слез».
В их защиту вступилась активная советская гражданка и по итогам словесных баталий произошло следующее: «После этого в конце концов нам разрешили купить без очереди, только мы дали рубль за три порции, а нам не дали сдачи».
Среди других, наиболее ярких впечатлениях, герои этой советской одиссеи рассказывают о том, что на каком-то экране на улице Горького они видели мультфильм с персонажем, похожим на Микки Мауса. Был у них и довольно теплый эпизод с киевскими скульпторами: «Когда мы спросили у них, не хотят ли они побывать в Японии, они ответили: „Очень. Япония — это страна нашей мечты“. Культурный обмен — хорошее дело. Надо помочь этим ребятам, когда они приедут в Японию. Когда я сказал им об этом, Грик меня крепко обнял и прижался щекой. Я даже удивился».
Героев этой истории обнаружить не удалось. Дневник их приключений, возможно, самое откровенное и смешное наблюдение о жизни в СССР за всю историю визитов японских культурных деятелей в СССР.
На более поздний период, 1980-е, пришелся визит архитектора-метаболиста Курокава Кисё. Метаболизм как архитектурное направление был невероятно популярен в советский период и восхищал даже самых упертых советских критиков рассуждениями о заменяемости модулей, функциональности жилища. С Курокава Кисё СССР связывали давние дружеские отношения. Архитектор еще по молодости был участником Пятого Съезда молодых архитекторов в 1958 году, и именно тогда случилось его знакомство с советскими архитекторами и архитектурой. Вообще, судьба Кисё очень сложна, в особенности восприятие его личности и узнавание, но не в силу обстоятельств, а в силу ошибки. Дело в том, что имя архитектора могло читаться как и Курокава Нориаки — так у архитектора возник не то брат, не то соперник. Но мало было этого дуэта из ларца одинаковых с лица, так и появился третий — Курокава Масаюки. Этот, к счастью, был реален, известный японский дизайнер, просто однофамилец. Но вот в глазах советских знатоков Курокава стал триедин. Моментом локального триумфа, хотя и по какой-то несправедливой причине, забытой в истории, стала выставка архитектора в 1984 году, случившаяся в Центральном доме архитектора. Курокава тогда также пришлось испытать на себе весь груз обязательной культурной программы, и, как вспоминает сопровождавший его Евгений Асс, во время посещения театра второй акт балетной постановки вынести Курокава был уже в не силах, хотелось архитектору смотреть город, а не спинки кресел.
Последнее известное приключение, случившееся уже на излете советской эпохи, произошло в 1989 году. Одзава Цуёси, ныне один из действующих классиков современного японского искусства, а тогда еще только представитель нового поколения художников, после съемок последствий протеста на площади Тяньаньмэнь в Пекине отправился в Берлин по Транссибу, рассекая просторы необъятной, где, как он отмечает, пейзажи не меняются, куда бы ты ни отправился, а некоторые средства личной гигиены вызывают оторопь на всю оставшуюся жизнь. Прибыв в Москву и не сразу поняв, как добраться до Берлина, он был вынужден провести пару дней в столице — здесь он испытал на себе все прелести поздней перестройки, включая очереди за хлебом и ночевки на вокзале. В какой-то из дней он последовал за незнакомым бородатым мужчиной, который привел его в чью-то художественную мастерскую. Также Одзава создал одну из своих работ в рамках серии Jizoing на Красной площади. По этой причине, можно сказать, что Одзава если не самый первый, то один из первых, по-настоящему современных художников из Японии, кто оказался в СССР и отдаленно коснулся отечественного контекста в своих работах.
Каждый из этих эпизодов за десятилетия контактов и приездов японских художников демонстрирует личный опыт прибывших. Визит мог быть формальным и реализовываться только в рамках скучных расписаний, а мог быть юморным и преисполненным сентиментальных моментов. Но важным остается тот факт, что все художники, будучи иностранцами, смотрели на советский мир совершенно другими глазами и желали видеть его с разных сторон, порой замечая самые неочевидные вещи и черты времени.
