«Садоводство-Дружба» Ольга Гротова
Российско-британская художница Ольга Гротова отправилась в путешествие, чтобы встретиться со сложным семейным прошлым. Оно оказалось сокрыто в звуках незнакомых слов и разделено на многие акры земли, на которой женщины по сей день заботливо выращивают яблоки и помидоры. Со временем увядшие стебли растений раскидывают семена, из которых вырастают новые сады. Путешествие художницы напоминает о пути ее семьи из Германии через СССР, современную Россию и Западную Европу. Поиск участка бабушек в садоводстве «Дружба» позволил Гротовой выстроить отношения с Уральским ландшафтом и сделать его частью художественного процесса.
«Садоводство-Дружба» — часть программы «Полевые исследования» Музея современного искусства «Гараж».
Ольга Гротова. Мама в Каолиновом карьере, Кыштым. 2021
Кадр из фильма на 8-мм пленке
Предоставлено художницей
Мать(-Земля)
Мама смотрит из окна поезда. Ее взгляд цепляется за стволы деревьев, оборачивается вокруг старых изб и металлических опор подвесных мостов, протягивается, как шлейф Айседоры, между островков на реке и наконец падает в Волгу. В голубой ночной рубашке мама, как струя воды, течет по российской земле, орошает почву, любовно смывая следы грязи, слизь и пепел. И наконец, уставши, лежит, облокотившись, как этруска, на полке в купе.
От Москвы до Урала ехать почти два дня, через Самару, где в витринах слоями сусального золота лежит копченая рыба, оставляя позади безымянные промышленные поселки, проезжая мимо заброшенных деревень, в которых горы развороченной почвы покоятся под охраной ржавых скелетов техники. На второй день русские названия уступают дорогу башкирским и тюркским созвучиям: Уфа, где полумесяцы мечетей парят над огородами; Аша, печально известная железнодорожной катастрофой, вызванной утечкой из газопровода, — почти каждая семья в городе утратила близких; Миасс — «вода, друг» — слово древнеиранского происхождения; Чебаркуль — «красивое и пестрое озеро».
На пути мы видим современные кресты, воткнутые на развилках и в просветах леса, кaк булавки, прикрепляющие нарратив Русской Православной Церкви к земле, по которой веками бродили язычники, мусульмане и староверы.
Пока мы едем, я думаю о том, что Евроцентристская зрительская позиция всегда подразумевала созерцание пейзажа с фиксированной точки, которую в одно время может занимать только один человек. Такая позиция негласно переплетается с иерархией политических и социальных систем, которым свойственны идеи присвоения чужих земель, колонизации и исключения. В древнерусской живописи же положение зрителя и перспектива динамично колеблются, а объекты и фигуры притягивают и отталкивают друг друга, как небесные тела. Именно эти происходит в поезде: ты видишь, как искажаются предметы, по мере того как меняется положение тела относительно них, как лес за секунды превращается в деревню, которая превращается в реку. Поездка в поезде — это освобождение от тела, блуждание во сне.
Дружба
Мы с мамой едем найти сад, который принадлежал моей бабушке Марине и прабабушке Клавдии. В конце 1950-х они приехали на Урал из Казахстана, где находились в заключении в А.Л.Ж.И.Р.е — женском лагере ГУЛАГа, в котором содержались жены и дети изменников родины. Прабабушка была виновна в том, что вышла замуж за немца — моего прадедушку Курта Августина, который в начале 1930-х приехал в СССР из Берлина для работы над авиационными двигателями BMW VI V-12 — модели, лицензированной по технологии из Германии (по иронии судьбы, эту же технологию СССР использовал в годы Второй Мировой). В 1937 году Курт был расстрелян по ложному обвинению вместе с миллионами других невинных жертв сталинских репрессий. Бабушке Марине был всего год, когда она оказалась в лагере вместе с Клавдией; вышла она 20-летней женщиной.
В шестидесятые Марина и Клавдия получили участок земли на окраине Челябинска в садовом кооперативе с жизнерадостным названием «Дружба», находившемся под ведомством Челябинского Металлургического Завода. Участки выдавались семьям работников в попытке справиться с нехваткой еды в стране, которая производила избыток оружия; за садами и огородами в основном ухаживали женщины и бабушки, чей тяжелый труд был необходим для поддержания семей на протяжении десятилетий дефицита.
Бабушки ухаживали за огородом тридцать лет, вплоть до девяностых. Моя мама, Татьяна, родилась на Урале и помогала им с детства и до тех пор, пока сама не стала матерью. Если бы мы остались, то и я бы наверняка трудилась вместе с ними, но когда по стране прокатилась Перестройка и рабочие места были сокращены, моя семья приняла нелегкое решение покинуть Урал и продать участок. В одночасье история сада моих бабушек закончилась.
Теперь, сидя на узкой купейной полке, мы не знаем, что сталось с участком, и, может быть, впервые за многие годы разрешаем себе почувствовать грусть от его утраты, которая неразделимо сплелась с горем ухода бабушки Марины год назад.
Ольга Гротова. Яблоки в саду «Дружба». 2021
Кадр из фильма на 8-мм пленке
Предоставлено художницей
Каменная Река
Приехав на Урал, я решаюсь на одиночный поход до Большой Каменной реки в Таганае. Река представляет собой скопление из тысяч многотонных булыжников, возникшее в результате древнего оледенения. На каждом камне — глазки из мхов и лишайников, которые с любопытством следят, как я вторгаюсь в их пространство, даю им имена и говорю, что если можно было бы как-то выразить потерю любимых и близких, то она выглядела бы как эта бескрайняя долина.
Я хочу выйти на середину реки, но тело сразу же предает меня — слишком маленькое и слабое для свободных прогулок по острой и скользкой поверхности булыжников. Поэтому я превращаюсь паука и, цепляясь пальцами, осторожно переползаю с камня на камень, заполняя своими мягкими конечностями их впадины и трещины, понимая, что любое неверное движение будет стоить мне вывиха лодыжки или перелома запястья. Этот трудоемкий путь ощущается как переход сквозь историю в поисках разломов и пустот, за которые можно уцепиться в надежде перебраться на другую сторону.
В последующие дни мы с мамой безудержно бросаемся в Уральский ландшафт, раскладываем пальцы ног среди корней, сушим мшистые волосы на камнях и погружаем покрытые ямочками бедра в ледяные воды озера, где они дрейфуют с затонувшими стволами деревьев. Моя прабабушка тоже когда-то была озером, а потом это полноводное озеро высохло под степным солнцем, и от него осталось только пустое дно, покрытое графитовым песком, отмершими водорослями и камнями.
Ольга Гротова. Каменная река, Таганай. 2021
Кадр из фильма на 8-мм пленке
Предоставлено художницей
Решетки на окнах
В Челябинске мы останавливаемся в квартире старых друзей прямо напротив дома, где жили много лет назад. Нам с мамой забавно, что нынешний хозяин нашей квартиры поставил железные решетки на окна седьмого этажа. Хотел ли он этим удержать меня от детства?
Под домом разбит красочный палисадник из сотни высоких мальв с розовыми, красными, фиолетовыми и желтыми цветами. Зелень окружает здание как спасательный круг, который удерживает поблекшую конструкцию на плаву. Мальвы подарили имя малахиту, камню, на котором долгое время держалась пролетарская идентичность региона, пока кампания за активную добычу не привела к истощению и закрытию шахт. Каждый день я пытаюсь встретиться с женщиной, которая заботится о палисаднике, но она ускользает от меня, оставляя возле клумб таз или ведро с удобрениями, следы ее невидимого присутствия.
Тонин Сад
Тоня была невесткой Марты, лучшей подруги моей прабабушки. Марта была лишь подростком, когда ее родители, немцы, которые приехали в СССР работать в то же время, что и мой прадедушка, были арестованы и расстреляны. Девушку отправили в Карлаг, где у нее родился сын. После того как Хрущев разоблачил сталинизм, она вернулась на Урал. Много лет спустя, в годы Перестройки, Марта получила письмо-приглашение в Германию, собрала вещи и больше не возвращалась в Россию. Ей тогда было около восьмидесяти пяти. Такое же письмо пришло и нам, но прабабушка Клавдия порвала его.
Мы не видели Тоню много лет, но она радостно приветствует нас, словно мы расстались только вчера. На стене кухни висит лунный календарь, где она тщательно обводит даты синей ручкой так, что каждая делается похожа на маленькую солнечную систему. Сегодня 11-й лунный день, благоприятный для прополки и заботы о почве после болезни растений. Вчера был день Сысоя: «пришел Сысой — ходи по росе босой». Завтра хороший день для сбора овощей на хранение.
Мы выносим столик в небольшую межу между овощными грядками и пьем чай с кабачковыми оладьями. Мы вспоминаем многих: женщин, близких, членов семей, которые прошли через ГУЛАГ, мы называем их по именам: Марта и Ида, дядя Карл, мадам Смит — все они собирались по субботам у прабабушки Клавы, говорили по-немецки, танцевали фокстрот, иногда плакали. Тонин сад — одно из немногих мест, где эти имена все еще продолжают жить и звучать громко и ясно, так же громко, как стучат по земле падающие со старого дерева яблоки, — той старой яблони, которая чуть не погибла несколько лет назад, но потом дала новую ветвь, которая сейчас выросла выше ствола. Сегодня зелень обнимает сухую кору дерева, а его ветви тяжелы от плодов. Так и память находит замысловатые способы выживать в наших телах и садах, даже когда ее пытаются стереть или уничтожить. Она продолжает пускать новые ветви, каждая из которых гибче и зеленее старых.
Ольга Гротова. Сад Тони, Челябинская область. 2021
Кадр из фильма на 8-мм пленке
Предоставлено художницей
Хранить
Женщины хранят вещи в садах: старую и поломанную мебель, инструменты, покрытые ржавчиной и паутиной, бесконечное число эмалированных тазиков, сложенных в теплицах друг на друга, как ракушки. И даже если они что-то отрезают, отпиливают отмершую ветку с дерева или вырывают сорняки, то они бросают их в компостную яму и ждут, пока те не превратятся в удобрение. Таким образом они продолжают хранить все плохое, больное и неудачное, стыдное, уродливое, печальное и страдающее — все то, что никому больше не нужно или не считается полезным.
Ольга Гротова. Тетя Аня в своем саду, Челябинск. 2021
Кадр из фильма на 8-мм пленке
Предоставлено художницей
Сад Бабушек
Пыльным июльским утром мы с мамой приезжаем в садоводство «Дружба» по дорогам, которых обе не узнаем. Бабушкам нужно было добираться час на автобусе и полчаса идти пешком, обвесив себя ведрами и сумками.
На входе нам предстает сцена из советского кино: из только что подъехавшего автобуса высыпается пестрая толпа женщин в платках и шляпах. Они суетно рассыпаются в разные стороны, торопясь к своим участкам, неся в обеих руках полиэтиленовые пакеты, которые давно пришли на смену громоздким ведрам. Яркая растяжка с названием «Дружба» парит над оживленным действом.
Кооператив огромен, с сотнями садов, расположенными на сетке из сорока пяти дорожек. Мы в замешательстве, как же нам тут найти сад бабушек, ведь мама давно забыла номер, покажет ли он нам себя?
Центральная дорога кооператива окружена высокой стеной из металлических заборов — мы видели их раньше, когда проходили через современные садоводства, где постоянно есть чувство, будто идешь по недружелюбным коридорам погранконтроля или находишься в местах лишения свободы. В советское время огораживать сады здесь разрешалось только рабицей — металлической сеткой, которую производили на том же металлургическом заводе, под ведомством которого находилась «Дружба». В отличие от современных металлических заборов, просветная рабица дозволяла полный надзор, и кооператив был своего рода паноптикумом, где каждый знал о том, что делают соседи. Было ли правило о рабице придумано специально для лишения приватности, дабы держать садоводов под контролем, или же это была своего рода предпринимательская уловка: заставить рабочих покупать товар, на изготовление которого они тратили жизнь? Сейчас уже трудно сказать, потому что логика советского государства часто скручивалась и завязывалась в сложные петли абсурда, которые не под силу распутать тем из нас, кто не жил в той системе и не дышал ей.
Когда мы сворачиваем на тихую дорожку, высокий забор уступает место знакомой сетке, которая тянется паутинкой между деревянными столбами. Наконец мы можем заглянуть в сады, поразиться их яркой зелени, которая колышется в жарком июльском воздухе. Все они по-своему прекрасны, наполнены жизнью и богатствами: грядки украшены спелыми томатами и кабачками, под деревьями разбросаны яблоки, а кусты черноплодной рябины усыпаны ягодами. Эти сады — сокровища, наполненные воспоминаниями о детстве и печали, любви и близости, где каждый момент времени прибит мириадами ржавых гвоздей к ветхим дощечкам садовых домиков. И тогда мы осознаем, что те же заборы, которые дают приватность, мешали нам видеть красоту изобилия, восхищаться трудом других и пожинать плоды дружбы.
Мы бредем вдоль садов по совсем уже невыносимой жаре. Время от времени мы останавливаемся, чтобы поговорить с бабушками, которые как лилии склоняются над своими клумбами. Мы спрашиваем у них: «Давно ли у вас сад?», и слышим в ответ: «Да, очень давно, лет двадцать, тридцать». И мы вздыхаем, ведь чтобы найти наш сад, тридцати лет недостаточно. В такие моменты структура времени обнажается и тает на наших глазах, будто мороженое.
Почти утратив надежду найти сад бабушек, мы сворачиваем на дорожку номер сорок; там пахнет химикатами — запах, который приносит ветер со стороны дымящих поблизости заводов. Из динамика в одном из садов разносится голос Боно, и я вижу женщину с каре цвета розовой сахарной ваты, которая, покачиваясь под музыку, поливает розы из ванны, наполненной дождевой водой. Пораженная ее дивной красотой, я здороваюсь через забор и спрашиваю, знает ли она Клавдию, Марину, или их соседей, Анатолия и Бориса. Она останавливается и удивленно отвечает: «Борис — мой отец». А потом она приглашает нас в сад, садит за стол в тени деревьев, угощает ледяной водой из хрустальных стаканов и указывает через забор туда, где находится сад моих бабушек. То, что я чувствую потом, походит на объятие времени, которое туго оборачивается вокруг меня. В те минуты, возможно, я побывала на его изнанке.
Ольга Гротова. Женщины в саду «Дружба». 2021
Кадр из фильма на 8-мм пленке
Предоставлено художницей
Могилы
Спустя несколько недель я встречаюсь с Анастасией Богомоловой, художницей, которая родилась в Челябинске, а сейчас живет в Екатеринбурге. Мы говорим о письмах ее бабушки, в которых та писала внучке о саде, а невысказанные чувства и переживания таились между строк, словно пауки, прячущиеся в гуще ветвей малиновых кустов.
Настя рассказывает о кладбище немцев-трудармейцев, подневольных рабочих Бакаллага, которые строили металлургический завод в Челябинске в 1940-е. Многие погибали из-за нечеловеческих условий труда, их тела сваливали в братскую могилу. Она показывает местоположение заброшенного захоронения на Гугл-картах: вид сверху на отвалы химического комбината, окруженного лиловой землей и дорогами, обернутыми вокруг, как кишки. Чуть выше этого скорбного места я с изумлением вижу на карте знакомый зеленый прямоугольник с неровными краями и отметкой «Дружба».
Знали ли мои бабушки о том, что за забором от их садоводства находится заброшенное захоронение? Могли ли услышать о нем от друзей-немцев? Мы уже не узнаем, да и это мало бы что поменяло. На протяжении трех десятилетий Марина и Клавдия так же неизменно приходили бы на свой маленький участок, чтобы закапывать семена, поливать и заботиться о них, смотреть, как они растут и созревают, а потом делиться их плодами, а потом вместе варить мед из одуванчиков.
Впервые опубликовано на английском языке на сайте TransitoryWhite.
