На примере выставочного проекта Кёкена Эргуна «Молодые турки» антрополог Айше Чавдар иллюстрирует, как связаны коллективный перформанс и колониализм.

В современном мире нет места, которое ускользнуло бы от исследовательского взгляда. В этом смысле эпоха исследований давно завершилась. Мы живем в эпоху реконструкции, реорганизации и переосмысления. Более того, следует признать, что любой акт исследования, особенно в социальной сфере, означает (вос)создание (нового) пространства для определения условий и элементов его реконструкции, реорганизации и переосмысления. А это предполагает, что любое социальное исследование на практике является неким коллективным, коллаборативным перформансом, который трансформирует наше знание о мире.

Подобно всякому коллективному перформансу, социальное исследование включает ряд действующих лиц. Первое из них — это исследователь, который определяет поле исследования, устанавливая его границы и формулируя основные вопросы. В свою очередь, человек или группа, которые становятся предметом социального исследования, скорее всего, воспринимают это исследование как пространство разыгрываемого перед ними перформанса. Наконец, аудитория исследования принимает участие во всех этих действиях, будучи той стороной, которая, как предполагается, усвоит и воспроизведет его результаты. Таким образом, любой исследовательский процесс представляет собой многоуровневый перформанс, исследующий значение того или иного социального феномена.

Кёкен Эргун, «Молодые турки», двухканальное видео со звуком / Предоставлено автором

Однако в академической сфере отношение к исследованию как к коллективному перформансу сопряжено со значительными сложностями: университетский мир парадоксальным образом препятствует реализации коллаборативного и перформативного потенциала научной работы. К счастью, жанр художественного исследования открывает прекрасные возможности для тех, кто стремится выйти за институциональные рамки академической науки. В этом смысле проект Кёкена Эргуна «Молодые турки» служит ярким примером художественного исследования, понимаемого как коллективный перформанс, где в центре внимания оказывается определенный социально-политический опыт. Каждый этап работы над этим проектом включал взаимодействие Эргуна не только с учеными, журналистами и другими специалистами, но и с людьми, которых он снимал на видео и с которыми проводил интервью.

Взаимодействуя с религиозной группой, светский исследователь, каковым является Эргун, в своей работе сталкивается с несколькими проблемами ¹. Прежде всего, изучая религию и религиозное сознание, следует принять во внимание экзистенциальный и исторический конфликт между религиозным и секулярным мировосприятием, с которым исследователю приходится иметь дело на интеллектуальном и физическом уровнях. Тот, кто осуществляет подобное исследование, вырабатывает (сознательно или бессознательно) ряд защитных механизмов, предохраняющих его от воздействия изучаемого объекта.

Журналистика напоминает некоторые традиционные танцы, в которых танцор кружится вокруг своего партнера, не касаясь его.

Так, в журналистике главным защитным механизмом служит правило «контакта и дистанции». В этом смысле журналистика напоминает некоторые традиционные танцы, в которых танцор кружится вокруг своего партнера, не касаясь его. Согласуясь с традиционным законом объективности, этот принцип позволяет журналисту сказать: «Вот, что я узнал из документов, бесед и наблюдений». Хотя журналист задается множеством разных вопросов — кто, что, почему, когда, где и как, — определяющими при этом являются «что» и «почему». Несмотря на то, что скорость журналистского расследования порождает дополнительные опасности, мимолетный характер и банальность журналистского отчета в большинстве случаев обеспечивают как репортера, так и людей, которых он исследует, дополнительной защитой.

Кёкен Эргун, «Молодые турки», двухканальное видео со звуком / Предоставлено автором

Однако в этнографической области эта защита может привести к провалу исследования. Исследователю недостаточно просто «кружиться» вокруг изучаемого предмета, поскольку этнография связана с вопросами, которые начинаются со слова «как» и которые журналист склонен игнорировать: слишком длинных ответов они требуют. Газета просто не располагает временем и пространством, необходимым для развернутых объяснений. Этнографическое исследование напоминает другие, первобытные танцы, которые включали в себя прыжки через костер. Между тем этнограф, не будучи членом племени, искушенным в подобных прыжках, неизбежно получает ожоги, а его исследование появляется на свет лишь после их заживления. Этнографическое знание записано на теле исследователя в виде шрамов, оставшихся от этих ожогов. Именно это я называю этнографической дистанцией ². Такая дистанция формируется не до или во время полевого исследования, а после его окончания, путем теоретического осмысления приобретенного опыта.

Эргун провел несколько недель в турецких школах Индонезии и Кении и потратил несколько месяцев на обработку отснятого там видеоматериала. Он также читал книги и статьи, связанные с деятельностью этих школ. Инстинктивно он объединил эту историю с исторической памятью о западном колониализме и показал, как эти школы перерабатывают образ мыслей колонизаторов путем «мягкой» имитации империалистических стратегий ради поглощения мирового богатства. Наиболее болезненная — да-да, болезненная — сторона этой истории обнаруживается в том, что школы продвигают подновленную версию исламизма — идеологии, которая возникла в прошлом столетии на территории Османской империи — одной из колониальных держав.

Жизнерадостность песни и слаженность танца, который исполняется на сцене в «Молодых турках», вызывает острую боль.

Наблюдая за процессом работы над этим проектом, я видела, как трансформировался подход и выводы Эргуна. По мере того, как заживали ожоги, полученные во время участия в племенном танце, прояснялось значение добытого художником материала. Рассказы отдельных людей, которых он интервьюировал и снимал на камеру, складывались в коллективный перформанс. Однако они не теряли своей видимости, становясь частью единого нарратива. Все они являются проводниками коллективной и имперской «мечты», проникающей во все уголки мира. Хотя эти люди имеют разное прошлое и ищут разного будущего, они разыгрывают одну и ту же сцену, которая имеет разные значения для всех участвующих сторон. Эргун включается в этот перформанс, расшифровывая эти различия, в которых задействованы визуальные отсылки к универсальному (нео)колониальному языку. Он прибегает к эстетической критике этого языка — критике, которая не только происходит из его личной истории, но и является ее неотъемлемой частью.

В конечном счете задачей Эргуна не было исследование конфликта между религиозным и светским миропониманием — конфликта, вписанного в его личный опыт. Этнографическая дистанция позволила ему понять и объяснить нам, что всех этих людей, которые вместе поют и танцуют, побуждают это делать не духовные устремления. Ответ на вопрос «как?», адресованный предмету его исследования, гласит, что речь идет не о духовном соревновании. Речь о банальной колонии актеров разного масштаба, принимающих участие в империалистическом спектакле и реконструирующих мир как синтетическое пространство, импровизированную сцену для этого колониального представления. Жизнерадостность песни и слаженность танца, который исполняется на сцене в «Молодых турках», вызывает острую боль — я настаиваю на этом. Да и кто скажет, что раньше было иначе? Не кажется ли вам, что так называемый колониализм и есть не что иное, как наш коллективный перформанс?

Стамбул, ноябрь 2015

Окончила Университет Анкары, магистратуру Босфорского университета и получила докторскую степень по культурной антропологии в Европейском университете Виадрина (Германия). Занимается вопросами религии, секуляризма, урбанизма, социальной справедливости. Пишет для различных изданий.

[1] Община, инициировавшая создание сети турецких школ по всему миру, является по сути религиозной. Она была создана в 1980-е годы последователями религиозного лидера, который выступал против модернизации и секуляризации Турецкой Республики вплоть до своей смерти в 1960 году. По иронии судьбы эта молодая религиозная община оказывает влияние на традиционные общины, переживающие модернизацию с 1990-х годов.

[2] Другие толкования данного термина см. в: Loring M. Danforth, Firewalking and Religious Healing: The Anastenaria of Greece and American Firewalking Movement, Princeton University Press, 1989; Ju Hui Judy Han, "Neither friends nor foes: Thoughts on ethnographic distance," Geoforum 4: 11-14, 2010.

Мари Спирито: Итак, давай начнем с главного: какие твои самые первые воспоминания о Турецкой олимпиаде? Я помню, ты впервые заговорил о ней уже довольно давно.

Кёкен Эргун: Это было в 2008 году. К тому времени я уже кое-что слышал о Турецкой олимпиаде. Одно из выступлений того года появилось в «Фейсбуке» и привлекло мое внимание. Монгольская школьница читала очень националистическое турецкое стихотворение перед большой аудиторией людей, которую принято относить к среднему классу, соблюдающему религиозные предписания. Среди зрителей находились и некоторые заметные турецкие политики того времени (они и сейчас в деле).

Сначала я подумал, как хорошо это выступление соотносится с моей рабой «Флаг» (2006). Это фильм о школьнице, которая читает националистическое стихотворение во время торжественной церемонии на Дне Республики, тоже для большой аудитории политической и военной элиты.

Тогда я еще не задумывался о том, чтобы сделать работу о Турецкой олимпиаде, но в «Фейсбуке» и других соцсетях появлялось все больше клипов с выступлениями: сенегальские школьники танцуют народные танцы Западной Турции, тайские школьники исполняют редкий танец яллы из курдского региона, албанский школьник поет популярную эстрадную песню.

Многие мои знакомые относились к олимпиаде с большой долей иронии, почти презрительно. Я не могу винить их за это — большинство этих клипов выглядели довольно смешно и даже нелепо. Все недоверчиво интересовались: «Неужели в мире так много турецких школ? Когда и как вообще все это случилось?» Большинство турок выросло с неким комплексом неполноценности — типичный житель Турции даже представить себе не может, что его страна способна создать и развивать такую масштабную всемирную сеть. Но, очевидно, нашлось достаточно людей, которые верили в это.

МС: Как изменилось твое личное отношение к олимпиаде и турецким школам после всей проведенной тобой работы?

КЭ: Как только я начал интересоваться школами и их возникновением, я осознал, что  Турция проводит экспансионистскую политику. Я стал внимательно исследовать движение Гюлена и его запутанные связи с государством. К этому времени судебные процессы по «Эргенекону» набирали обороты, и вокруг все больше говорили о связях членов этой группы с правительством Эрдогана. Стало очевидно, что они работали рука об руку во многих сферах — не только для глобального распространения турецких школ, но и по внутренним вопросам. Светское население смотрело на них со смешанными чувствами — поляризация общества началась уже тогда. В этой атмосфере социальной разобщенности я занял нейтральную позицию и углубился в исследование истории колониализма, благотворительности, миссионерской деятельности, турецкой внешней политики, всемирных выставок и т. д. Некоторые книги, с которыми я работал в то время, сейчас доступны в специальной секции библиотеки Музея «Гараж». И я увидел, что Турецкая олимпиада — не абсурдное явление современности, а только лишь вершина айсберга. Тогда же я начал переписываться с антропологами и историками. Например, я многое узнал от Айше Чавдар, которая помогла составить лекционную программу к этой выставке. Лекции позволят получить представление обо всех темах, которые так или иначе связаны с моим проектом.

Юлия Аксенова: Мы делаем этот проект в непростое время, хотя он был запланирован еще в 2013 году, когда ничего не предвещало изменений в отношениях России и Турции. Данная ситуация осложнила производственные моменты, и может повлиять на контекст, в котором воспринимается выставка. Как мне кажется, сегодня очень важно прояснить твою позицию художника, который, с одной стороны, работает с политической проблематикой, а с другой — демонстрирует критическую дистанцию по отношению к ней. Так ли это?

КЭ: Да, абсолютно. Лично мне дистанция помогает лучше понять определенные вещи. Кроме того, она позволяет мне заниматься более общими и долговременными проблемами.

Автор любой репрезентации, скажем, художник, несет непосредственную этическую ответственность перед темой и объектами своего исследования. Эта этическая ответственность заключается не в попытках добиться полной объективности, которые в любом случае бессмысленны. Она заключается в том, чтобы знать предмет своего исследования настолько хорошо, чтобы иметь возможность как можно точнее представить его миру. Художник должен быть очень чувствителен к политической и социальной атмосфере, в которой находятся объекты его интереса. Этого можно достичь только деликатным исследованием всех граней истории: необходимо сначала проникнуть в нее, а потом как бы парить над ней, наблюдая со стороны. Дистанция должна быть достаточной, чтобы иметь возможность сохранить собственную целостность суждений и точку зрения, но в то же время не настолько большой, чтобы совершенно отстраниться от объектов исследования. Таким образом, художник может сформировать свое мнение и не слишком привязаться к «полю», как говорят антропологи, т.е. к объектам своего исследования. Так я могу создать репрезентацию, в которой удается показать «неожиданные» нюансы в рамках большого нарратива.

Например, политика — часть глобального нарратива. И в «Молодых турках» речь идет как раз о таком большом нарративе, или, скажем, явлении, — о том, чем движение Гюлена и турецкое государство занимаются в мире. Конечно, я прекрасно знаю об этом, но меня интересуют в первую очередь истории и опыт отдельных людей, являющихся маленькими частями этого большого явления. Отдельных людей, которые все вместе образуют очень сложное целое. Людей, которых не слышно, когда дело доходит до широкого обсуждения. И нам есть чему поучиться у них, согласны мы с этим или нет.

Поэтому я выбрал фильм Йорана Олссона «О насилии» для программы фильмов к выставке. Олссон противопоставляет центральное для постколониальной теории исследование и реальные личные истории. Каким бы революционным и интересным ни был текст Франца Фанона, в своем повествовании он фокусируется на большой проблеме и не включает в него отдельные голоса людей, о которых пишет. Мы слышим не их, а  речь Фанона. Однако его текст находит свое место в фильме «О насилии», в котором одновременно с ним представлены интервью с «настоящими» колонизаторами.

MC: Что волнует тебя больше всего, когда речь заходит о неоколониальной экспансии, не только Турции, а вообще любой страны?

KЭ: Пока существует эта «игра сил» между людьми, расширения и сокращения территорий неизбежны. Финикийцы не были первыми, кто начал их в 900 г. до н.э., и турки не будут последними. Кажется, что экспансионистские силы и настроения следуют друг за другом, и каждые следующие вырастают из предыдущих.

Мои первые впечатления от Турецкой олимпиады, на которую я поехал в 2012 году, — это ощущение того, как сильно она напоминала  всемирные выставки рубежа XIX–XX веков. Взаимодействие турецких посетителей и иностранных участников в национальных павильонах их стран были похожи на описания американских посетителей и филиппинских «экспонатов» на Всемирной выставке в Сент-Луисе в 1904 году или французской публики и ее африканских «гостей» на выставке в Париже (1889). Экспансионистское отношение нельзя вменять в вину только лишь государствам. Люди тоже его поддерживают. Именно это я хотел показать в «Молодых турках».

Кроме того, на подъеме распространение религиозных сообществ, таких как движение Гюлена. Они следуют по стопам тех общин прошлого, которые были открыты миру «извне». Иезуиты — подобный пример из христианства. С другой стороны, Айше Чавдар также видит исторические связи между путешествующими дервишами XIV века и современным распространением турецких школ.

ЮА: В своих работах ты исследуешь роль ритуала и способы репрезентации идентичности этнических и религиозных сообществ. Можешь пояснить, как этот проект вписывается в твои исследовательские интересы? Считаешь ли ты его новым этапом в своей художественной практике?

КЭ: Я не могу назвать его новым этапом в моей художественной практике. На мой взгляд, «Молодые турки» — это продолжение более ранних работ, посвященных социальным группам: турецким иммигрантам в «СВАДЬБЕ» или филиппинским гастарбайтерам в Израиле в «Binibining Земля обетованная». Это продолжение той же темы, но с другим акцентом. Люди, которые становятся предметом исследования, определяют его процесс и формируют результат работы. Кроме того, они меняют меня и то, как я снимаю или монтирую видео.

Со временем меня начали интересовать индивидуальные истории. Например, в «СВАДЬБЕ» я уделял внимание не конкретным людям, а динамике группы в целом. Меня поразило, сколько члены группы делают и как многого достигают, я даже позавидовал им, потому что я рос как самостоятельный человек вне подобных ритуалов. Затем, в «Binibining Земля обетованная», я включил в проект интервью, но  хотя они демонстрировались на отдельных мониторах. «Молодые турки» — это первый проект, в котором интервью включены в основной фильм.

Что же касается ритуала, «Молодые турки» затрагивают его, но это новый ритуал. Турецкой олимпиаде всего 13 лет. Эта цифра может звучать недостаточно внушительно для ритуала, но это вполне может являться его началом. Так что я и зрители можем стать свидетелями рождения истории.

МС: Как тебе кажется, та Турция, что существует в умах этих юных школьников со всего мира, действительно существует? Бывает ли так, что кто-то возвращается с олимпиады разочарованным?

KЭ: Практически все школьники, с которыми мне довелось поговорить, уезжали из Турции абсолютно ею очарованные. Ученики турецких школ Кении и Индонезии просто обожают   все турецкое. Это заметно и среди обычного населения. На местных машинах — флаги Турции и логотипы турецких университетов, похожие на стикеры Гарварда, которые можно было увидеть в 80-х на машинах в Турции. Для сравнения, Америка не так популярна. «Турецкие авиалинии» открывают все больше прямых маршрутов между Стамбулом и странами Африки, многие пассажиры делают пересадку в Стамбуле. Это гораздо больше, чем просто транспортный узел или источник дохода, это имеет огромное значение для всего Африканского континента. Поэтому они принимают Турцию, которая, в свою очередь, действует с помощью «мягкой силы». Мы разместили в экспозиции карту, чтобы продемонстрировать турецкую экспансию. Но потенциально это может быть экспансия любой страны. По сути, я вижу эту карту как некий символ любой экспансионистской стратегии. Карты важны, поскольку государства и идеологии пытаются влиять на мир, создавая свои карты. Объективных карт практически не бывает. На эту тему также есть книги в нашей подборке в библиотеке «Гаража».

Возвращаясь к твоему вопросу, мы должны помнить о том, что речь идет о подростках. Они еще не вполне могут критически подойти к осмыслению своего опыта. Более того, этих ребят отправляют в турецкие школы их родители — большинство турецких школ в Африке имеют очень высокие рейтинги, — надеясь, что обеспечивают детям блестящее будущее. Блестящее будущее в Африке в большинстве случаев означает отъезд оттуда. Будет лучше, если я закончу цитатой из одного из интервью с выставки. Это Эркан, ему 15, он учится в турецкой школе в Найроби:

- Ты бывал в Турции раньше?
- Нет, я никогда не был в Турции, но я с нетерпением жду поездки. Я уверен, что это будет отличным опытом для меня. Как кениец, я узнаю новых людей за пределами этого мира Чаще всего мы знакомимся с людьми, когда они приходят в школу Но сейчас мы выйдем за пределы школы, чтобы узнать новых людей. Это круто. 

- Как думаешь, вы поедете в Стамбул?
- Да, я жду этого, потому что лично мне очень нравится Стамбул. Это удивительный город. Хотя я знаю, что мы долго будем в Анкаре, я молюсь, чтобы мы поехали в Стамбул, потому что это великолепный город, и он мне очень нравится.

- Что ты знаешь о Стамбуле? 
- Я знаю про мост, который соединяет Азию и Европу. Я очень хочу увидеть этот мост.

МС: В твоих работах уживаются самые разные точки зрения, особенно это видно в «Молодых турках». Это делается намеренно? Ты осознанно строишь  выстраиваешь свои работы таким образом? Если да, как тебе это удается?

КЭ: Наверное, это часть меня. Мне все время хочется увидеть все со всех сторон. Может быть, поэтому я занимаюсь многоканальным видео. Я люблю множественность. и возможность видеть вещи под разными углами. В жизни я люблю общаться, заводить друзей из самых разных сфер жизни и уголков планеты, создавать жизнь из взаимодействий с ними. Видимо, поэтому мои работы о социальных группах, или, иначе говоря, о социальных привязанностях.

Что касается работы, это происходит естественным образом, потому что мой характер прямо влияет на нее. Мне всегда удается подружиться с людьми, которых я встречаю в процессе работы. Обычно это происходит очень быстро. Я практически филиппинец для моих филиппинских друзей по всему миру, а община шиитов в Стамбуле принимает меня за своего — они даже вручили мне почетную награду на церемонии в день Ашуры.  Работая над «Молодыми турками», я подружился с учителями в школе. Даже несмотря на то, что это достаточно закрытая группа, и — признаюсь — некоторые сомнения, которые я испытывал в начале работы. Движение Гюлена тайно вмешивалось в политическую жизнь и судебную систему, у них сложилась плохая  весьма неоднозначная репутация. Но учителя мне очень понравились, мы проводили много времени вместе — на съемках и в разговорах. Мы стали обычными друзьями. Только встретив их, я понял, что это очень разностороннее сообщество. Не каждый должен нести ответственность за дела общины.