Александр Евангели «Мы — реквизит планетарной инсталляции SARS-CoV-2»
…прежде чем он доберется до нас, превращая в пепел короткие планы и питавшие их иллюзии, фокальная плоскость нашего внимания сдвинется в непосредственную окружающую предметность, оставляя слегка размытым социальный фон. Теперь сбегающий кофе или наполняющаяся ванна осознаются в микротемпоральности своих коротких сюжетов, словно рассмотренные покадрово slow motion, — неожиданно раскрывая в бескрайнем ландшафте остановленного времени повседневность как место, где время продолжает двигаться.
…и пока он окружает нас, мы скрываемся от его беспощадной планетарной экспансии на дачах, в квартирах и мастерских, цепенея в комфортной самоизоляции перед экранами с экспонентой и числами его новых жертв и носителей. Изначально абстрактное пространство графиков и цифр апеллирует к когнитивности и исключает воображение, не вмещающее глобальную катастрофу, — мы наблюдаем ее из безопасной (насколько это возможно) позиции самоизоляции. Цифры отзываются в нас мгновенным трепетом. В этот момент безопасное наблюдение и когнитивность невообразимого соединяются, а отклик, уже обозначенный словом «трепет», завершает собой классическую сборку кантовского возвышенного.
Евгений Гранильщиков. Без названия (04.2020). 2020
Бумага, ручка для каллиграфии
Предоставлено художником
…еще недавно дышавшая свежестью спекулятивная эстетика прекрасного, выпорхнув из модной философии для интерпретаций новой материальности и критического доминирования и дожидаясь теперь прежнего беспечного мира в порочном академическом сне, необходима здесь для контраста — на ее фоне возвращение ветхой конструкции возвышенного кажется особенно отвратительным. Тем не менее, нужно все-таки стряхнуть с нее патриархальную пыль и указать на ее исток.
Итак, заблокированный Просвещением допуск к неизменной и вечной душе оставил человеку лишь движение к упадку или развитию, то есть историчность, — вместе с размышлениями о причине исторического движения, заключенной в чистом времени, данном a priori как условие всякого созерцания и представления. Чистое время, не имея опоры в чувственном опыте и бессмысленное как абстракция (поскольку опыт всегда существует во времени и имеет конечный предмет), оставалось недоступным. Взломать доступ к нему помогло возвышенное, в опыте которого невозможность вообразить бесконечное переживалась за пределами воображения в осознании самой этой невообразимости. Вслед за идеей историчности возникла фигура праздного и свободного от работы времени, в производстве которого история прикасалась к опыту чистого времени.
Евгений Гранильщиков. Без названия (04.2020). 2020
Бумага, ручка для каллиграфии
Предоставлено художником
Время нашей изоляции и шире — наше вирусное настоящее — соединяет несовместимые темпоральные режимы: коллективное время истории и приватизированное время праздности. Единственный структурный прецедент такого невозможного соединения, когда историческое и личное время перестают различаться и смешиваются в остановленном времени, называет Беньямин в тезисах «О понятии истории», имея в виду революционный «взлом исторического континуума» именно как событие остановки времени. Эта далекая аналогия не совсем беспочвенна. Бездеятельность революции заключает в себе не безделье, а состояние окончательной приостановки любого деяния, включая властное. Пустота власти, созданная остановкой времени, возвращает обществу жесты его агрессии, которые прочитываются как способ удержания места власти пустым. Связывая величие и бездеятельность, пустота сохраняется как опора власти и ее условие, в котором власть переживает себя.
Глобальность пустоты, созданная остановкой времени, как бы пораженного вирусом и ставшего теперь временем его действия в планетарном масштабе, опустошает мегаполисы и поглощает судороги символической пустоты мест власти, как и любую специфику и локальность. Вместе с тем интервенция этого времени в повседневность связывает нас, запертых в своих квартирах, общей темпоральной чувственностью, сближая с остальным миром как никогда прежде, — и также с опустошенными этим временем пространствами настоящего.
Евгений Гранильщиков. Без названия (04.2020). 2020
Бумага, ручка для каллиграфии
Предоставлено художником
Наше настоящее не имеет исторической аналогии, не выводится из предшествующего состояния, не знавшего коронавируса SARS-CoV-2 и вызванной им пандемии COVID-19, и разворачивается из самого себя по своим правилам. Такая же отличная от истории темпоральность определяет произведение — и позволяет аналогично прочесть и нашу ситуацию, даже если она не определялась как эстетическая в своем генезисе. Размерность другого времени внедряет структуры возвышенного в аффективную симптоматику изоляции и сплетает в медленном, инфицированном вирусом времени несовместимые темпоральные режимы, открывая для продуктивной беньяминовской интерпретации эффекты этого переплетения, общие у искусства и революции. Все чуждые истории расширения, структуры и повседневность изоляции созданы эстетической агентностью вируса и, подобно произведению, погружают нас в поле его активности и подчиняют его времени, переопределяя наше настоящее как ситуацию искусства и вычеркивая, в частности, возможность не иметь позиции, потому что по отношению к смерти это невозможно.
Измененное вирусом настоящее объединяет коллективные ощущения с чувством неподвижного избытка времени, набухающего тоской и изнуряющего тревогой. Полнота праздности, становясь невыносимой, как правило, завершается импульсом к преодолению себя, постепенно исчерпываясь в осознанной и напряженной субъективации и одержимом занятии.
27 апреля 2020, Москва
Об авторе
Александр Евангели — критик, куратор. Преподает теорию и историю искусства в Московской школе фотографии и мультимедиа им. А. Родченко. Автор книги «Формы времени и техногенная чувственность» (2020). Живет и работает в Москве.
Изображения
Евгений Гранильщиков. Без названия (04.2020). 2020
Бумага, ручка для каллиграфии
Предоставлено художником