Подкаст «Диалог с подростком». Третий сезон. Выпуск 3. Инклюзивное образование
Слушайте подкаст на удобной вам платформе: Apple Podcast, Google Подкасты или Яндекс.Музыка.
Это подкаст «Диалог с подростком» от Музея современного искусства «Гараж», который ведут сотрудницы Музея Маша Щекочихина и Марина Романова. В первом сезоне вместе со взрослыми — родителями, педагогами, психологами и другими специалистами — мы разбирались в том, как выстраивать диалог с подростком, а еще как быть бережными и внимательными друг к другу.
Во втором сезоне мы поговорили с самими подростками: Настя Марнова и Илья Кулиш стали полноправными соведущими сезона, и вместе мы обсуждали дружбу и любовь, школу и работу и многое другое.
Третий сезон подкаста посвящен альтернативной педагогике. Вместе с гостями мы исследуем это понятие: как построить гибкую образовательную среду, учитывающую многообразие самых разных потребностей самых разных учеников? Как научиться и научить не бояться ошибок? Как вовлекать и мотивировать? Ответы на эти и другие вопросы вы найдете в выпусках.
В третьем выпуске третьего сезона речь пойдет об инклюзивном образовании: его теории, истории, правовом поле, а также о реальных образовательных практиках, примерах из жизни и родительском опыте.
Гости выпуска:
Светлана Алёхина — кандидат психологических наук, директор Федерального центра по развитию инклюзивного общего и дополнительного образования, член ученого совета Московского государственного психолого-педагогического университета (МГППУ).
Мария Прочухаева — руководитель службы ранней помощи ГБУ Центр социальной поддержки и реабилитации детей-инвалидов «Роза ветров».
Алла Маллабиу — соосновательница и генеральный директор АНО «Я тебя слышу», член Всемирного форума слуха.
Маша Щекочихина: Сегодня мы бы хотели поговорить об инклюзивном образовании. Ну, во-первых, потому что инклюзия — это одно из важнейших направлений музея «Гараж». А во-вторых, потому что я убеждена, что инклюзия — это в первую очередь про диалог и внимание к другому человеку. Так ли это? Попробуем выяснить сегодня. Для того, чтобы разобраться в вопросах инклюзивного образования, мы пригласили замечательных экспертов, которым я безмерно благодарна за готовность поговорить с нами. Ну и начать хотелось бы, конечно, с представления гостей, которым я с радостью передаю слово.
Светлана Алёхина: Меня зовут Алёхина Светлана Владимировна. Я представляю команду Федерального центра по развитию инклюзивного общего и дополнительного образования, который создан в прошлом году решением правительства с серьезными целями на будущее, потому что Россия приняла большой документ — межведомственный комплексный план по развитию инклюзивного образования в горизонте 2030. Федеральный Центр координирует все вопросы по ресурсному обеспечению инклюзивного образования во всех регионах нашей страны. И, конечно, я должна приветствовать аудиторию от имени Московского государственного психолого-педагогического университета, в котором и создан этот Федеральный центр, потому что университет уже много лет удерживает приоритет развития инклюзивности среди студентов, которые приходят учиться в наш университет.
Мария Прочухаева: Добрый день всем. Меня зовут Мария Михайловна Прочухаева. Сейчас я руковожу службой ранней помощи и работаю в координационном центре городского сервиса ранней помощи. Но у меня в бэкграунде есть, чем поделиться с уважаемыми слушателями. Я была создателем (скромно так скажу) маленького инклюзивного детского сада и большого инклюзивного детского сада в Москве, в Центральном округе, была директором московской школы и директором частной школы «Абсолют». Сейчас руковожу службой ранней помощи и помогаю запустить городской сервис ранней помощи. И, в общем, как-то всегда с момента окончания университета моя жизнь была связана с инклюзией, с работой с самыми разными детьми.
Алла Маллабиу: Здравствуйте. Я Алла Маллабиу. Я соосновательница и генеральный директор некоммерческой организации «Я тебя слышу». Мы работаем для того, чтобы все глухие и слабослышащие люди в России имели равные права и возможности для реализации полного потенциала, а все остальные люди, включая нас с вами, не теряли слух по причинам, которые можно предотвратить. Еще я мама Димы. Дима родился глухим. Когда ему был год, мы сделали операцию — кохлеарную имплантацию. Эта операция восстанавливает функцию слуха. Сейчас Дима слышит и говорит как слабослышащий человек.
Маша Щекочихина: Спасибо большое, коллеги. Я очень рада, что, с одной стороны, у нас много пересечений — все так или иначе взаимодействовали с инклюзией в разных аспектах: кто-то в образовании, я, например, работаю в инклюзии в музейных проектах, у вас, Алла, родительский опыт и опыт создания такого большого проекта поддержки глухих и слабослышащих. Но мы все равно можем предложить разную оптику и рассмотреть предмет сегодняшнего разговора под разными углами. Мне кажется, это очень ценно. В начале нашей дискуссии я бы хотела обратиться к самому понятию инклюзии. И если позволите, я бы предложила начать Светлане и попросить Светлану обозначить исторический контекст появления этого понятия, сравнить это понятие с другими похожими и связанными понятиями.
Светлана Алёхина: Спасибо. Это очень широкая рамка для начала, но, как мне кажется, очень верная и необходимая, потому что само понятие «инклюзивное образование» достаточно молодое для нашей страны. Только в 2013 году оно появилось в федеральном законе Российской Федерации. Хотя на самом деле опыт инклюзии пришел в нашу страну гораздо раньше. Если в целом говорить о мировой рамке, то, конечно, прежде всего нужно сказать о Всемирной конференции в Саламанке. В 1994 году в маленьком испанском городе Саламанка собрались представители 100 государств, участников Организации Объединенных Наций, и поставили задачу реформы образования с точки зрения инклюзивных принципов и самого понятия инклюзии. К тому времени, конечно, весь мир уже понимал, что такое инклюзия. Это слово обозначает «включение» в переводе с французского языка. И, конечно же, оно связано со всеми процессами гуманизации общества, с пониманием прав человека и, прежде всего, своего индивидуального права на отличие от других людей. Вот эта идея — идея отличий, учета индивидуальных особенностей и идея изменения общественных, системных, средовых условий под индивидуальные особенности человека, — конечно, тогда уже была освоена миром и прогрессивным обществом многих стран. И, конечно, второе, наверное, очень важное, что нужно заметить в истории инклюзивного образования, это все то, что связано с Конвенцией о правах людей с инвалидностью. Она была принята в 2006 году, в 2008 году Россия подписала Конвенцию, а в 2012 году — ратифицировала, а факт ратификации обязал исполнять Конвенцию. В этом смысле, конечно же, 2012 год стал очень знаковым. И с 2013 года в стране действует новый Федеральный закон «Об образовании в Российской Федерации», который и закрепил понятие инклюзивного образования: «инклюзивное образование — это обеспечение равного доступа к образованию для всех обучающихся с учетом разнообразия особых образовательных потребностей и индивидуальных возможностей человека».
Маша Щекочихина: Светлана, большое спасибо за такое глубокое погружение в тему. Мы довольно плавно перешли к моему следующему вопросу про инклюзию в теории и инклюзию на практике. А также любопытно было бы поговорить о том, насколько закрепленное законом понятие применимо в современной российской школе. Определение не содержит руководств к действию, но как обычно поступают педагоги — вот это тоже интересно узнать.
Мария Прочухаева: Я очень во многом согласна со Светланой; я заслушалась, Светлана, вашу плавную речь. Так мне сразу показалось, что все будет хорошо, во что бы то ни стало. Делая плавный переход к реальности или тому, что нам предписано делать, я бы сказала, что, наверное, инклюзия — это вообще про всю нашу жизнь. Не только про образование, а про наше отношение ко всему, что от нас хоть чем-то отличается. И это отношение маркирует наши не просто чувства или эмоции, но и наши действия. Пугаемся ли мы? Вызывает ли у нас человек, который на нас не похож, или незнакомое для нас явление интерес, сострадание, жалость, желание помочь? Вот, пожалуй.
Маша Щекочихина: Спасибо большое! И здесь я бы хотела задать те же вопросы Алле.
Алла Маллабиу: У меня достаточно утопичное понимание инклюзии в целом. Мне кажется, что это такой безбарьерный мир, в котором любому человеку с любой потребностью все доступно. Ну и кроме того, что все доступно, человек может выбирать. Допустим, ему доступны и кафе, и бассейн, и дайвинг. И это не одно кафе, например, в центре Москвы, а любое кафе, и человек имеет возможность выбирать, куда пойти. Это об инклюзии вообще. Инклюзивное образование же — это безбарьерный доступ к образованию. Если говорить о том, возможно ли на практике осуществить то, что уже написано в теории, я считаю, что это возможно. Пример. У нас большое сообщество родителей и у нас есть свой подкаст про инклюзию глухих и слабослышащих детей в школе. По-моему, даже два выпуска этому посвящено, потому что тема действительно очень важная, животрепещущая. Мы знаем случаи, когда школа четко выполняет требования психолого-медико-педагогической комиссии (ПМПК): готова и ставку специалистов открыть, и взять дополнительных, и сделать индивидуальную программу, купить специальную FM-систему. FM-система — это такая система, когда учитель носит у себя микрофон, а ребенок безбарьерно, без шумов воспринимает все без всяких помех, прямо у себя в слуховом устройстве. Но тут, конечно, есть все равно много разных но. Потому что система инклюзивного образования очень комплексная, в ней много акторов. Во-первых, важно понять, насколько школа готова взять ребенка. Если, например, учитель не хочет или директор не готов, то с каким бы заключением ПМПК не приходил ребенок, его будут пытаться выдавить, потому что он не соответствует системе школы, представлениям учителей и директора, они не знают как или не хотят с ним работать. И в этом случае, скорее всего, ничего не получится. Поэтому сейчас ситуация складывается таким образом, что, во-первых, школа должна быть готова, но есть и другие сложности. Например, школа готова взять и логопеда, и сурдопедагога, а специалистов нет. Другой аспект заключается в том, что родители часто идут по пути интеграции: они не приносят справку ПМПК, и ребенок обучается на общих условиях. Мы знаем, что до 70% информации, которую говорит учитель, может быть потеряна ребенком только потому, что учитель не знает особенностей восприятия ребенка. Учитель, например, отвернулся к доске, а ребенок уже ничего не слышит. Поэтому все-таки это комплексная работа. Инклюзивные принципы должны разделяться всем персоналом.
Маша Щекочихина: Вопрос, который меня волнует: как же понять, что образование инклюзивное? Может быть, есть список необходимых критериев или маркеров того, что школа инклюзивна. И как вам кажется, должны ли эти критерии меняться в зависимости от того, как меняется среда и время? Мне кажется, это довольно важный вопрос, потому что, даже работая у себя в Музее, мы видим, как те критерии оценивания наших программ, которые существовали 10 лет назад, меняются сегодня. И количественные, и качественные показатели стали трансформироваться вместе с тем, как менялась и сама повестка инклюзивных программ в российских музеях и как мы сами развивались.
Светлана Алёхина: Спасибо огромное за этот вопрос. Он тоже довольно широкий и системный, но крайне актуальный и действительно важный для дальнейшего развития системы инклюзивного образования в нашей стране. Очень многие научные команды разных стран и ученые, исследователи, проектировщики занимались проблемой оценки. С другой стороны, у нас уже 13-й год идет Всероссийский конкурс, который называется «Лучшая инклюзивная школа». Инклюзивные школы, инклюзивные детские сады, инклюзивные летние лагеря приезжают на этот конкурс. И, конечно, экспертное сообщество — это 44 эксперта по 4 номинациям по 11 человек — разрабатывает систему критериев, по которым оцениваются эти организации в стране. Ежегодно система критериев оттачивается, становится все более и более точной, объективной и понятной педагогическому сообществу страны. Поэтому конкурсное движение, которое сегодня не утихает, а только расширяется с каждым годом, является очень большим проектом, в котором рождается оценка со всеми своими критериями и требованиями к образовательной организации со стороны инклюзии. В прошлом году мы также провели огромное всероссийское исследование. В нем участвовало 6,5 тысяч организаций, 60 тысяч педагогов, 90 тысяч родителей, 30 тысяч студентов — большой массив данных, который позволяет нам увидеть специфику и отличия регионов развития инклюзии. Я хочу сказать о критериях, про которые вы меня спрашиваете. И, наверное, прежде всего хочу сказать, что на сегодняшний день мы, занимаясь доказательной оценкой инклюзивного образования, издали книгу вместе с Агентством стратегических инициатив (АСИ), которая так и называется «Доказательная оценка инклюзивных практик». В ней выделяется четыре универсальных критериях оценки, которые могут применяться в любой социальной среде — не только в образовании, но и в том числе в музее. Я назову их коротко, потому что они достаточно понятны всем, кто как-то встречался с инклюзией в любой сфере жизни человека. Прежде всего это участие. Это ключевой базовый принцип. Участие любого человека и социальная доступность любого события, в котором он хотел бы участвовать. Это не только право, но и желание, мотивация этого человека, его активность в этом участии, защита его интересов. Второе — это поддержка. Иногда, даже если человек хочет участвовать, он не всегда может это делать без поддержки других людей или без специальных условий. Поддержка в образовании реализуется через специалистов, которые ориентированы на психолого-педагогическое сопровождение. Это прежде всего психологи, учителя-дефектологи, учителя-логопеды, социальные педагоги, а с 2017 года — тьюторы. Тьютор — это новая профессия в сфере педагогики, это педагог, который обеспечивает индивидуальную траекторию, создает среду для конкретного ребенка. И, конечно, это уникальное достижение отечественного образования, что удалось ввести такую профессию. Все эти люди существуют для того, чтобы обеспечить поддержку всем, кто в ней нуждается. Третий принцип — это доступность, причем речь не только о пандусах и лифтах, но это доступность, учитывающая 7 принципов универсального дизайна, которые связаны и с доступностью зданий, и с доступностью услуг, и с доступностью информации, и так далее. И четвертый критерий, который мы считаем универсальным и ключевым — это адаптивность. Все то, что связано с адаптивностью средств, инструментов, программ, форм обучения. То есть мы не ребенка специальным образом меняем под существующие форматы, а трансформируем сами форматы, меняем среду, программу, организационную форму, проксимику в классе и так далее. Вот эти четыре критерия мы выделяем как универсальные. Но я более чем уверена, что система требований будет меняться со временем. Вы очень правильный вопрос задаете: может ли она развиваться? Она обязана развиваться. Она не может оставаться мертвым инструментом, она должна постоянно отвечать своими показателями на динамику инклюзивного процесса. А инклюзия — это динамически развивающийся подход. Это сказала не только ЮНЕСКО, это и мы теперь уже понимаем, так как рефлексия десятилетнего опыта развития инклюзивного образования в России это подтверждает.
Маша Щекочихина: Спасибо большое. Мне кажется очень ценным то, что вы подчеркнули, что инклюзия — это процесс и важно не оставаться в том поле, в котором вы работали 3 года назад, 5 лет назад, но следить за меняющимся контекстом. В нашей деятельности изменения тоже были заметны. Мы раньше часто использовали слово инклюзия и инвалидность в тесной связке. Спустя 5 лет после появления отдела мы стали говорить о разнообразии. Это стало коренным изменением в нашей деятельности. Сейчас мы ориентируемся на концепции разнообразия и нейроразнообразия, например. В общем, стремимся отвечать на меняющуюся действительность. Я также благодарю вас за то, что вы так четко проговорили четыре основных критерия, которые действительно кажутся универсальными для любой сферы социальной жизни. Здесь я бы хотела перейти к Марии и Алле, но всёес тем же вопросом о критериях оценки.
Мария Прочухаева: Давайте я расскажу. Светлана дала действительно всеобъемлющие критерии. Я бы сейчас предложила сконцентрироваться на том аспекте, который вечно выпадает из нашего фокуса внимания. Участников образовательного процесса, скажем, три: родитель, ребенок и педагог (к педагогу отнесем и директора). Возьмем первый критерий — участие. Мы планируем какой-то процесс, какое-то событие — например, провести олимпиаду или вывести всех в Музей «Гараж». Все ли будут в этом принимать участие? Все ли будут активны? Кто выпадает? Каких нам не хватает ресурсов для того, чтобы участие приняли все? Я говорю про педагогов, учеников и родителей. Потому что как только мы думаем в системе «учитель и ученик», мы забываем про родителя и получаем недопонимание, конфликт и отсутствие партнерства. Как только мы говорим про родителя и ученика, выпадают учителя. Если мы способны вот эту триаду все время удерживать — неважно, спортивные мероприятия, развлекательные, учебные… Мы должны все время думать о пересечении интересов. Вот в точке пересечения интересов этих трех участников процесса и лежит сердце инклюзии. Вторая важная вещь, о которой я хочу сказать, связана с нововведениями. Когда мы создаем какое-то новшество — например, хотим ввести новое правило в жизнь школы, — мы обычно директивно говорим: «Скоро 1 сентября и наши двери вновь откроются. К нам придут разные дети, в том числе, дети с нейроотличиями». Прежде, чем предлагать новые условия, необходимо спросить у всех участников процесса, что они про это думают. Может быть, ничего нового мы им не скажем, может быть, они гораздо лучше нас разбираются в том, кто такие слабослышащие дети или дети с аутизмом. Мы должны сначала дать высказаться каждому, и это касается любого процесса. Это не может решать один человек. Это не может решать только директор или только завуч, это не может решать коллектив или служба сопровождения — это дело всей школы. И говоря про всю школу, я опять же напоминаю про родителей и про учеников. И это все работает вполне. И главное, что каждый человек считает себя соавтором, сотворцом. Каждый будет думать, что это сделал он, это его рук дело. И вот оно вам участие.
Маша Щекочихина: Я бы предложила двигаться дальше к понятию, которое уже озвучивала Светлана, и это понятие универсального дизайна в образовании. Почему мне захотелось к нему обратиться? Ну, во-первых, мы еще не обсуждали с вами кейсы. Почему я решила зайти через универсальный дизайн в образовании? Мы в своей работе ориентируемся на эту концепцию. Я не могу сказать, что часто выступаю в качестве педагога, но часто обсуждаю этот вопрос с коллегами. Все же воплотить в жизнь теорию универсального дизайна в образовании сложно. Не так просто в моменте контролировать все аспекты. Для наших слушателей я раскрою понятие универсального дизайна в образовании и надеюсь, вы, уважаемые гости, меня поправите и скорректируете, если понадобится. Что я знаю об универсальном дизайне в образовании? Универсальный дизайн — это такой подход в организации образовательного процесса, который связан с построением гибкой образовательной среды, подходящей или отвечающей различным потребностям ученика, и, что важно, эта гибкость в образовании основана на предоставлении наиболее широкого спектра возможностей для ученика принять участие в образовательном процессе. Сложно сформулировала, но что имеется в виду? Ученик демонстрирует полученное знание не только за счет ответа у доски, но и другим удобным способом. Причем желательно, если этот способ еще и мотивировал ученика отвечать. Например, ребенок пишет рэп — предложите ему написать эссе в формате рэпа. Идея в том, чтобы ребенок, ученик, студент имели возможность продемонстрировать полученное знание не одним способом, а многими. Также мы предоставляем многообразие в возможности дать обратную связь — в том, какими инструментами пользоваться. Кто-то лучше воспринимает визуальный материал, кто-то на слух воспринимает лучше. Так я понимаю универсальный дизайн в образовании. Права ли я?
Светлана Алёхина: Вы в этом отношении, мне кажется, очень правильно и без всякой теории — действительно на основе практического понимания — рассказали про достаточно сложную методологию, у которой есть свои семь принципов. И эта модель универсального дизайна, она серьезно обсуждается сегодня, когда мы все-таки стремимся к разнообразию и учету индивидуальных особенностей не только у детей с инвалидностью. Учитывать разнообразие, управлять разнообразием, выстраивать условия для разнообразия очень сложно. И здесь без универсального дизайна в обучении действительно не обойтись. Но, как и любая хорошая практика, она не обходится без теории, поэтому здесь тоже есть свои законы и вы их четко обозначили. Я бы только одно добавила: все то, что связано с многообразием форм вовлечения. Потому что как вовлекать для того, чтобы ученик мог участвовать в учебном процессе, в учебном сотрудничестве — это тоже должен быть веер возможностей, которые мы перед ним открываем.
Маша Щекочихина: Продолжая разговор о кейсах, я хотела бы обратиться к Марии и Алле.
Мария Прочухаева: Итак, кейс. Инклюзивный класс, который вырос из выходцев из инклюзивного детского сада. Очень разные дети, среди которых обычные московские мальчишки и девчонки: один мальчишка с синдромом Дауна, один мальчишка с кохлеарными имплантом, один мальчишка с аутизмом. И всего их 29. Как их учить? Они очень разные. Мы, пользуясь актуальной в тот момент темой звездных войн, формировали команду звездолетов. Это называется обучение в функционально распределенных подгруппах. Обучение со сверстниками, проверка друг друга: кто-то играет роль учителя, кто-то ученика. И вот эти звездолеты могли формироваться по совершенно разным принципам. Там могли быть только отличники, но они далеко не улетят. Такие случаи тоже в истории известны, когда однородная группа расслаивается, и кто-то остается на первых позициях, а кто-то спускается в серединку, а кто-то совсем куда-то в самый низ. Но мы можем сделать так, чтобы в каждом звездолете был капитан корабля, был штурман, были функционально распределены обязанности. И любую сложную задачу по математике, по чтению, по рисованию, они решают, зная, что будет учтен командный результат. И нельзя делать одному всю работу за всех. Что этому помогает? Ой, невероятное было соревнование, и причем они набирали себе баллы по своим чек-листам, которые сами же составляли. И они спросили: «Знаете, вот в детском саду у нас каждое утро был утренний круг. Нельзя ли нам сделать вечером в пятницу здесь такой же?» Мальчишек было больше, поэтому этот круг назвали «рыцарский» — со своими правилами, опять же, обсужденными самими участниками. И вот на этом рыцарском кругу они могли обсуждать все сложности, которые случились во время урока, на перемене, — все, чего они не могли решать путем драк, обид, насмешек. Ну вот такие правила они сами себе придумали. И это, конечно, очень поддерживалось администрацией и родительским сообществом. Это была самонастраивающая система, но при большом участии взрослых. Еще один хороший кейс по поводу того, как ребята выражали свое желание в чем-то поучаствовать. Дело было в школе-интернате «Абсолют», моей любимой. У ребят всегда было довольно много возможностей съездить в любое интересное место, но обычно предлагали взрослые. И как-то интереса у ребят было не очень много до тех пор, пока мы не сделали специальную стену в школе с листочками для записи, где каждый мог предложить какое-то событие или куда они хотят поехать, куда они хотят сходить, что они хотят сделать и так далее. Каждый таким образом мог также выбрать себе команду. Дальше они собирались и обсуждали. И последний кейс о таланах. Во время уроков все проявляют себя по-разному: кто-то отличник, кто-то хорошист и так далее. Но есть такие способности, которые проявляются во второй половине дня на разных кружках, где нет оценок и можно что-то красивое сделать: будь то танец, костюм, кулинарное блюдо, табуретка в конце концов. Мы решили сделать что-то вроде ярмарки талантов. Мы ставили большой спектакль, и кто-то шил костюмы, кто-то пек булочки, кто-то подбирал музыку, кто-то режиссировал, кто-то ассистировал. Все ученики школы были задействованы в этом процессе. Кто-то рисовал билеты, кто-то их распространял, кто-то рисовал афиши для спектакля. И это тоже про разнообразие, когда каждый занят очень важным делом, но это дело они делают все вместе, и каждый знает свою роль и чувствует ответственность за то, что он выбрал.
Алла Маллабиу: У меня совсем другой опыт, потому что я никогда не была внутри образовательного процесса, а только снаружи, как родитель. И я бы, может быть, такую аналогию провела. Вы сказали о ранней помощи, а мы как раз с ребенком, ходили в сад раннего вмешательства, который, в общем-то, является основателем ранней помощи. Да, в России они первые, кто нам помог с 8 месяцев. И в то же время мы ходили и в сурдоцентры — это государственная система. Поэтому у меня была возможность сравнить вот эти две системы и увидеть огромную разницу. Если в случае ранней помощи, когда нужно было заниматься с ребенком — а важно развивать слух, речь и как-то ребенка привлекать все-таки к занятиям, — они всегда говорили: «Мы всегда следуем за ребенком». И что бы он ни взял, то есть они —может быть, хотят там греметь или что-то еще, а вот у него машинка, — и они будут все то же самое делать именно с машинкой, потому что ему интересна машинка. Или вот он полез на окно, и они на окне найдут, чем заняться, потому что там сосредоточено внимание ребенка. В то же время, когда мы приходили в сурдоцентр, нам говорили: «Так, вот есть у нас стульчик, вот маленький столик, ребенок должен сесть». Ребенок не хочет, но мне говорят: «Нет, мамочка, надо посадить». И, наверное, школьный опыт хочется сравнить. Есть прекрасные педагоги, которые интересуются, что любит ребенок, и пытаются также за ним следовать. Обычно дети всегда очень любят и этого учителя, и этот предмет. Уже давно известно, что личность педагога очень важна. Кто-то химию не знал, а кто-то знает на пять, хотя нет вообще никаких предрасположенностей к этой химии. Но, к сожалению, многие педагоги все-таки, как мы видим и по отзывам наших родителей, и по собственному опыту, достаточно формально относятся к своей работе — и даже часто в рамках именно инклюзивной школы, инклюзивного образования. Поэтому я бы тут скорее бы выразила надежду, чтобы больше было педагогов, которые действительно любят свою работу и хотят и могут работать с детьми, а не вынуждены.
Маша Щекочихина: Мы подступились к завершающему наше сегодняшнее обсуждение вопросу. Мой вопрос: я хочу спросить вас, какие шаги и кому, необходимо предпринять, чтобы инклюзия в образовании развивалась, и это было эффективно по-настоящему для всех.
Светлана Алёхина: Я думаю, что это, конечно, дело любого и каждого, независимо от профессии или места, где он работает, потому что инклюзия — это большая гуманистическая идея, затрагивающая каждого члена человеческого сообщества. Неважно, какого возраста этот человек. Но для кого-то это становится задачей построения добрых отношений с другим человеком; для кого-то это социальная ответственность, потому что у нас сегодня очень многие общественные организации защищают интересы людей, работают на развитие идеи инклюзии; для кого-то это преодоление собственных страхов, ведь правильно Алла вначале говорила, что каждый человек решает, включаться ему или не включаться, и в этом отношении — это его право. Поэтому для кого-то это преодоление своих страхов, своих внутренних барьеров, а для кого-то — это профессиональный долг. И поэтому инклюзия очень многолика. Но самое важное, что для меня ценно во всей этой идее, — даже не то, что она стала нормой, не то, что она требует или ставит других людей в долженствование, а то, что она взаимна. Инклюзия — это не односторонний процесс. И вот эту двусторонность, вот это отзеркаливание, вот это понимание того, что есть другой, не такой, как ты человек, и принятие этого другого с его отличиями, принятие самого себя через другого и построение какой-то совместности, какого-то общего дела, конечно, это очень сложная психологическая и социальная конструкция. Но мне кажется, что если мы будем говорить про инклюзию, мы постепенно научимся понимать, что это такое, в чем ценность этой идеи. А если мы начнем это понимать, осознавать, то мы будем менять свое поведение, и это приведет к тому, что мы не только примем идею, но и научимся ей следовать.
Алла Маллабиу: Я бы присоединилась. Мне кажется, во многом это процесс нашего информационного поля. Важно, чтобы и дети в школе про это говорили и видели разных детей, и чтобы у нас были пандусы и лифты, и мы приходили в музей, видели разнообразие. Сейчас, смотрите, практически в любом столичном музее есть программа для глухих, перевод на жестовый язык — это становится нормой. Институт развития интернета, например, поддерживает социальные проекты. Мы уже видим в кино людей с разными особенностями. Когда со всех сторон идет такая трансляция того, что инклюзия и разнообразие — это норма, в какой-то момент это становится нормой для всех. И мне кажется, сейчас этот процесс идет. Недавно в Парке Горького прошел выпускной, на котором пели классные музыканты, а на больших мониторах были переводчики на жестовый язык. Сколько было глухих? Но все выпускники это увидели. И в какой-то момент, постепенно сознание начинает меняться. И мне кажется, что с инклюзией так и произойдет. Это процесс, которому отведен, конечно, не год, и не два, а целая история.
Мария Прочухаева: Мне тоже кажется, что это такой забег на очень длинную дистанцию. Отвечая прямо на поставленный вопрос, что же должен делать каждый. Он, мне кажется, должен приготовиться к тому, чтобы делать долго большое количество однообразных и повторяющихся действий. Мы разными словами говорим про одно и то же, и делаем это давно. Но нам нужно продолжать и не останавливаться. Пожалуй, так.
Маша Щекочихина: Спасибо вам большое, коллеги. Я, с вашего позволения, не буду ничего добавлять. Есть куда расти и есть куда двигаться — это самое главное. Значит, будем делать то, что делаем.