После киберфеминизма

«Мы все чужие — но бывало ли иначе?» — ксенофеминистки внимательны не только к освободительному, но и к репрессивному потенциалу технологии. Технология уже не кажется им прозрачной и головокружительной. Раскормленная рынком, она распухла, обнаружила аппарат цифрового насилия (от кибербуллинга до доксинга) и обросла токсичными свалками электронных отходов. В 2015 году коллектив Laboria Cuboniks публикует манифест «Ксенофеминизм: политика отчуждения», в котором предлагает от разрозненных мятежей и веселых штурмов, которыми не одолеть тотальности капитализма и патриархата, перейти к продуманным и масштабируемым решениям. Ксенофеминистки мыслят технологию как открытый код, который нужно переписать в согласии с политикой равноправия, солидарности и многообразия, где ключевую роль должны играть опыты «чужих» (женщин, гендерно неконформных людей), — и постепенно загрузить в действительность. Чтобы перепроектировать мир, необходимы такие радикальные сетевые проекты, как, например, Sci-Hub — разработанная программисткой Александрой Элбакян открытая база научных работ, доступная в обход пэйволлов академических институтов.

Дата-феминистки уверены: данные не нейтральны и не объективны, но являются инструментом власти. Методы их сбора и интерпретации могут как поддерживать системные формы неравенства, искажать или игнорировать опыт маргинализированных групп, так и делать его видимым, выявлять и исправлять предвзятость в самых разных областях — от городского планирования до медицины. Часто проекты дата-феминисток пересекаются с расследовательской журналистикой — так, участницы лаборатории при университете MIT поддерживают исследовательниц, собирающих данные о феминицидах в разных точках мира. Среди других проектов лаборатории под руководством Кэтрин Д’Игнацио, соавторки книги Data Feminism, — хакатоны, посвященные женской телесности, картографические исследования городской памяти и глобальных систем наблюдения.

Практики, которые можно отнести к кибер-ведьмовству, связаны не столько с магией, сколько с политическим активизмом, альтернативным знанием и DIY-технологиями. Феминистки реаппроприируют образ «ведьмы», исторически ассоциирующийся с угнетением и сопротивлением: в 1960-х участницы группировки W.I.T.C.H. (Women’s International Terrorist Conspiracy from Hell) проводят перформативные акции-проклятия и наводят порчу на Уолл-стрит, а в 2020-х их последовательницы обучают TikTok-заклинаниям участников протестов Black Lives Matter. Нонконформизм и взаимопомощь остаются ключевыми ценностями для все новых поколений кибер-ведьм. Так, биохакинг-коллектив GynePunk подобно преследуемым за колдовство акушеркам прошлого обращается к DIY-гинекологии, изобретая и предоставляя гинекологические инструменты женщинам, испытывающим сложности с доступом к государственной медицине (среди них беженки, секс-работницы и трансперсоны), — от тестов на беременность до лабораторного оборудования.

«Феминизм — это не гуманизм» — утверждает в одноименной статье теоретик и куратор Поль Б. Пресьядо и добавляет: «Феминизм — это анимализм. Иначе говоря, анимализм — это расширенный неантропоцентричный феминизм». Гуманизм поставил в центр мира Человека — белого, здорового, цисгендерного мужчину, исключительность которого поддерживалась за счет угнетения иных существ, живых и неживых, — рабов, женщин, животных и машин. Мир после гуманизма утверждает техномашинизм, пансексуальность и межвидовое сотрудничество, а политическую агентность обретают, например, беженцы, леса и искусственный интеллект. Такой мир Донна Харауэй в тексте «Оставаясь со смутой: Заводить сородичей в хтулуцене» сравнивает с мутным омутом и компостной кучей, призывает вступать в альянсы с другими видами-компаньонами и рассказывать об этом истории и сказки, как это делают сай-фай писательницы. Феминизм сближается с новым материализмом и усложняет объектно-ориентированные подходы — так появляется, к примеру, объектно-ориентированный феминизм («бренд для киборгов-оппозиционеров»).

Деколониальный феминизм неоднороден и разнообразен — скорее можно говорить о множестве неевропоцентричных феминизмов и смежных течений, среди которых, к примеру, исламский феминизм, чикана-феминизм и афрофутуризм. Эти и другие версии деколониальной мысли критикуют западный феминизм, претендующий на универсальность, но не способный услышать и включить голоса небелых женщин, не искажая их (и в этом смысле колониальный). «Те из нас, кто выкован в горнилах различия — бедные, лесбиянки, Черные, пожилые, — мы знаем, что выживанию не учат в университетах», — пишет Одри Лорд. Деколониальные феминистки выступают против виктимизации и упрощения отличных опытов и призывают к производству разнообразного знания о женских движениях. Пересечениями деколониальной и гендерной теорий занимается исследовательница Мадина Тлостанова — часть ее книги «Деколониальные гендерные эпистемологии» посвящена колониальности на постсоветских территориях, в частности на Кавказе и в Центральной Азии.