Лекция 1. Милосердие архива

Опросник Леонида Талочкина включал в себя в среднем от 10 до 20 пунктов. Помимо общих вопросов о ключевых датах, локациях и местах учебы респондента, были и более специфические, опиравшиеся на конкретную биографию: о службе в армии, войне и лагерях, о жене и детях, об официальных работах и знакомствах. Также Талочкина интересовали маршруты путешествий художников, их хобби и отношение к музыке.

Другая группа вопросов была связана непосредственно с творчеством опрашиваемого: от преподавателей и года отсчета «серьезного творчества» до перечисления этапных работ и переломных моментов.

Особенно трогательным кажется неизменный вопрос о любимых художниках, благодаря которому нам известно, что в 1968 году Владимир Яковлев увлекался Франсиско де Сурбараном, Отари Кандауров — Эль Греко и Сальвадором Дали, а Владимир Немухин — Франсиско Гойей.

Судя по записям Талочкина, для опроса ему могло понадобиться несколько встреч. Например, так случилось с Владимиром Немухиным — он описывал хронологию своей жизни детально, год за годом.

Из записей мы узнаем, что в детстве художник мечтал стать зоологом и до 15 лет рисовал только насекомых, а к началу обучения в изостудии ВЦСПС в 1943 году знал весь авангард, включая итальянских футуристов Филиппо Маринетти и Умберто Боччони. По его словам, в студии он чувствовал себя чужаком, для своих натюрмортов он «собирал по соседям коробки», а натурщиц «всячески разделывал квадратиками», что обеспечило ему косые взгляды однокурсников.

Важный пункт анкеты также был посвящен мотиву игральных карт, которые в творчестве Немухина впервые появились в 1964 году.

Леониду Талочкину приходилось, не имея диктофона, записывать ответы респондентов в карманных блокнотах. При этом важно было не потерять ни одну деталь, в связи с чем записывались не только факты из биографий художников, но и их реплики — от общих поэтичных фраз, как в случае с Борисом Козловым (см. фото), до стенограмм.

Например, наблюдая за работой Анатолия Зверева, Талочкин подробно фиксировал в блокноте действия и комментарии художника: «Работает Толя Зверев. Вначале шла торговля. <...> „Десятку вперед!“. Толя взял тюбик. Напряжение нарастало. Он не отрываясь смотрел на меня. Затанцевал вокруг листа. Тюбик делал на листе завитки, штрихи, кляксы. <...> Движения ускорялись, он прыгал вокруг стола. Все было в жутком напряжении. Это больше напоминало экстатическое состояние музыканта джаза. „Губку!“, „Белила!“. Еще несколько точек. Спад. Работа окончена».

Помимо прочего, упомянутые опросники содержат ценнейшие размышления художников на тему современного искусства. К примеру, после встречи с Оскаром Рабиным Талочкин сделал в своем блокноте следующую трогательную запись:

«Всегда уравновешенный, он считает, что не стоит преувеличивать современное русское искусство. „Мы в лучшем случае послужим землей для тех, которые взойдут после нас“. Он отрицает преемственность от 20-х годов, считает, что все сосуды, соединяющие нас с тем временем, обрублены. А высокая художественная культура не может взойти на пустом месте: ей нужен толстый слой хорошо удобренной почвы».

Еще одним инструментом сбора информации, которым пользовался Талочкин, были разнообразные картотеки. Они заводились на каждого опрашиваемого художника и содержали подробные данные о произведениях, экспозиционной деятельности и библиографии. Каждому произведению для удобства также присваивался номер. Тщательная фиксация творческого наследия была, с одной стороны, делом чрезвычайно непростым, так как зачастую художники забывали важные детали вроде датировок, а с другой стороны, важным — необходимо было задокументировать то, что в любой момент может быть уничтожено, раздарено или продано за границу.

Кроме того, с конца 1960-х годов Талочкин начал формировать фототеку негативов для каждого художника, в чем ему помогал близкий друг и фотограф Игорь Пальмин. Каждая карточка занимала свое место среди тысяч других, согласно алфавитному порядку, в специальном ящике.