Интервью Виктора Пивоварова с самим собой
Накануне 80-летия Виктора Пивоварова «Гараж» представляет масштабную ретроспективу творчества классика московского концептуализма, объединившую более 100 работ художника.
Устроенная как романтическое путешествие выставка «След улитки» делится на одиннадцать глав и демонстрирует весь диапазон творческих ипостасей Пивоварова: от станкового художника, книжного графика, иллюстратора, изобретателя и автора жанра концептуального альбома до теоретика, мемуариста и писателя.
Виктор Пивоваров. Умиление. 2003. Холст, масло. Собрание художника
В марте шестнадцатого у тебя в музее «Гараж» откроется выставка «След улитки». Что означает это название?
След улитки парадоксально отсылает к названию картины, которой не только не будет на выставке, но и которая по всему своему духу не может быть на этой выставке. Тем не менее благодаря счастливой случайности или неслучайности картина «След улитки» будет в числе других восьми картин показана в Москве в Пушкинском музее одновременно с выставкой в «Гараже».
Однако довольно странно, что название выставки отсылает куда-то в другое место. Есть ли что-то на самой выставке, что оправдывает такое название?
Да, есть. Выставка завершается стихотворением, в котором эта улитка появляется. Отбросив всякую скромность, я очень горжусь этим стихотворением. Оно очень короткое:
Улитка оставила след на песке
Полетов своих траекторию
Узкий путь
Шлифовальщика
Перламутровых пуговиц
Не может ли это быть понято как притянутое за уши оправдание общего названия выставки?
Может быть все что угодно. Это зависит от внимательности зрителя. Для меня самого образ улитки, завинчивающейся внутрь себя ракушки, — образ всей выставки, образ интровертного сознания, погружения по спирали все дальше и дальше в глубину космоса, называемого человек.
Человек — это звучит гордо?
На этот вопрос невозможно ответить. Под словом «человек» понимаются самые разные предметы. Если бы меня заставили определить, что такое человек, я был бы в полной растерянности. Все зависит от той точки, с которой мы наблюдаем этот феномен. Человек как существо социальное — отвратителен, человек как существо психологическое — жалок и агрессивен, человек как существо сексуальное – детерминирован, человек как существо творческое — беспределен. Когда я говорю о погружении в глубину человека, то под понятием «человек» имею в виду шлифовальщика перламутровых пуговиц, то есть далекий от так называемой реальности феномен, скорее продукт воображения и художественной мечты.
Виктор Пивоваров
Проект предметов повседневного обихода для одинокого человека
Из серии «Проекты для одинокого человека». 1975
Оргалит, эмаль
170 × 130 см. Courtesy автор
А нужен ли такой человек современному зрителю? Что он ему может дать?
Это вопрос скорее к этому зрителю. С моей стороны было бы безответственно предвидеть ответную реакцию. Я могу только предложить определенные правила игры, в которой не может быть ни проигравших, ни выигравших. Свободная воля зрителя — принять эти правила или нет.
А что это за игра и каковы ее правила?
Например, я предлагаю посещение выставки превратить в странствие. Странствие внутрь улитки, внутрь себя, внутрь своего детства, своего опыта, своих страхов и сомнений. В этом странствии я самого себя как автора подставляю риску, поскольку для зрителя проще всего прочитывать такое странствие не как его собственный путь, а как путь мой, автора. Это означало бы, во-первых, что зритель условий игры не принял, а во-вторых, мое, как художника, поражение.
Если ты воспринимаешь такую реакцию зрителя как свое поражение, означает ли это, что эта реакция для тебя важна? Разве ты работаешь для зрителя?
Я работаю не для зрителя, зритель ненадежен, капризен и неустойчив в своих мнениях и желаниях. Мой заказчик другой, я работаю на Институцию, и это вовсе не та Высшая институция, которой, как я думаю, искусство совершенно безразлично. Моя институция называется Культура, это такая Вавилонская башня, которую специальные муравьи в течение многих веков, скрупулезно, несмотря на гонения и преследования, подкупы и коварные медные трубы, строят и строят. Без цели, без ясного плана, непонятно, зачем и почему. Только перед этой туманной институцией, у которой нет никакого начальства, никакой референтной группы, я ответственен. И я знаю, что обязан ей предложить хорошо отшлифованные перламутровые пуговицы.
Не постигнет ли Культуру та же участь, что и библейскую Вавилонскую башню?
Все может быть. Но думаю, что нет, поскольку Высшая институция вмешалась в строительство того, библейского, сооружения и смешала языки. Чем, мне кажется, дала понять, что это была ошибка, что сооружение из глины и камней не может выдержать бесконечно долго, что только башня из языков способна достичь того, что никакими языками не может быть высказано.
Если ты ответственен только перед Институцией Культуры, то зачем ты показываешь свои пуговицы зрителям?
В этом парадокс. Я сам в таком показе как будто не нуждаюсь. Более того, я думаю и много раз об этом говорил, что написанная картина может стоять лицом к стене в мастерской художника, важно, что она написана, а не ненаписана, и это ее стояние лицом к стене ничего не меняет в факте ее присутствия в этом мире. Однако для культуры этого недостаточно. Да, присутствие важнее всего, но недостаточно. Культура еще включает в себя всю эту суету вокруг, всевозможные ярмарки тщеславий и ярмарки «Арт Базель» как свою составную часть. При этом сама попадает в сети, расставленные ею самой, и потом с трудом выкарабкивается из ложных суждений и оценок. А иногда и не выкарабкивается. Так и остаются гнилые кирпичи в астральной кладке воображаемой Вавилонской башни. Так что на вопрос, зачем я показываю публично свои картины, отвечаю: Институция требует. Если исключить, разумеется, собственное тщеславие.
Виктор Пивоваров
Предчувствие, 1977
Оргалит, нитроэмаль
Предоставлено Музеем Искусства Авангарда (МАГМА)
Вернемся, однако, к выставке. Можно ли ее как-то описать?
Попробую это сделать в форме оперного либретто. Как всякое либретто, и мое будет отдавать прямолинейностью и пошловатостью, свойственной этому жанру.
УВЕРТЮРА
Выставка начинается с цикла «Семь разговоров». Это увертюра, создающая общий настрой всего последующего спектакля, который, как я уже говорил выше, развертывается как некое путешествие или, еще точнее, странствие.
Между прочим, этот цикл был показан единственный раз в Москве 37 лет назад в 1979 году на коллективной выставке «Цвет, форма, пространство» на Малой Грузинской. За эти годы он как целое не сохранился, отдельные картины оказались в разных коллекциях, и это большая удача для меня, что удалось их снова собрать вместе на этой выставке.
Параллельная внутренняя тема увертюры — альбом «Сад», создающий образ умозрительного, воображаемого сада. Это лейтмотив, который будет сопровождать зрителя во время всего его странствия.
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
Голос за сценой, голос далекого утраченного детства: «Говорит Москва. Московское время 19 часов 30 минут. Начинаем передачу “Театр у микрофона”». Представление начинается с руки. Рука подростка, вкручивающего перегоревшую лампочку, рука Баси, держащая палочку с шаром, рука, комкающая лист бумаги, и, наконец, «Длинная-длинная рука», по которой идет человек с собакой и ползет муравей.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Между первым и вторым действием очевидный временной разрыв.
Появляется тема одиночества. «Проекты для одинокого человека» предлагают аскетическую программу, предельно скромный и предельно регламентированный способ существования, ориентированный не на получение от жизни радостей и удовольствий, а на созерцание и внутреннюю работу. Это программа, которую можно было бы определить как монашество в миру.
«Метафизическая композиция» задает тон и определяет следующую тему. Абстрактные рисунки на обрывках бумаги напоминают зарисовки доктора Фауста, разбросанные в его мастерской, заботливо собранные и сохраненные его смиренным учеником.
ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ
Дневной путь окончен. Приходят вечер и ночь, и никогда не известно, что они с собой принесут. Ночь сгущается. Уютная комната Старушек-голландок из сказки о Черной курице окружена непроницаемой тьмой. В этой тьме высвечиваются строки из рассказа Юрия Мамлеева о неизбывном страхе смерти.
Страх смерти — совсем не единственный страх, который надвигается на нас в ночной темноте. «Сутра Страхов и Сомнений» развертывает целую нескончаемую вереницу страхов и сомнений. Сутра представляет собой десятиметровый свиток, имитирующий сакральные предметы, наподобие Торы или старых китайских свитков. В ней две части. Первая, состоящая из 228 страхов, «сохранилась» только частично. Вторая часть, состоящая из 77 сомнений, «дошла до нас» полностью.
ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ
«Июнь — июнь...» — это как бы страницы из дневника. Ночь кончилась. В самом слове «дневник» светится слово «день». В левом верхнем углу, как во всяком дневнике, точная дата. Дневник очень лаконичный, на каждой странице всего два слова: лето-небо, трава-облака, глаза-рука, смешно- смешно, ветер-вечер, молчание-мерцание. Два слова, два круга, две горизонтали. Это дневник о встрече.
И вертикаль, разделяющая на две половины… Не есть ли это те самые две половины, о которых в своем «Пире» устами Аристофана Платон рассказывает легенду о возникновении человека: «Итак, каждый из нас — это половина человека, рассеченного на две… части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину…»
Появление Платона не случайно. Эйдосы, одно из главных понятий платоновской философии, — следующая тема четвертого действия. Тут и эйдетические фигуры, и эйдетические пейзажи, и более сложные композиции, как «Московская готика» или «Эйдос с собакой». Эйдетическая связка человека и животного скрывает в себе по меньшей мере два мотива. Первый — что человек и «остальное живое» уже в своем проекте, на уровне эйдосов, задуманы как двуединое целое. Второй — что это «остальное живое» нуждается в заботе и нежности человека («Эйдос с собакой», «Умиление», «Эйдос с тремя птицами»).
ИНТЕРМЕЦЦО
Представьте себе научный эксперимент с участием человека, в результате которого этот человек исчезает «за горизонтом неизвестного пространства». Ученые пытаются установить контакт с исчезнувшим. Наконец удается выйти с ним на связь. Мы слышим звукозапись вопросов, которые задает экспериментатор, и ответы находящегося за горизонтом неизвестного пространства подопытного человека, участвующего в эксперименте. Старательные ответы исчезнувшего больше похожи на молчание.
ФИНАЛ
Мажорный финал разыгрывается в Садах Монаха Рабиновича. Лейтмотив Сада, заявленный в самом начале, становится ведущей темой. Сады Монаха Рабиновича — это не сады цветов и деревьев, это так называемые культурные сады, умозрительные и абстрактные, это сады идей. Главная садовая культура здесь — круг. Круг как образ совершенства, гармонии и бесконечности, как знак трансцендентности, надмирности этих садов.
Завершается вся траектория полета стихотворением об улитке, которое я привел в самом начале.
Виктор Пивоваров
Скажи а-а-а!, 2010
Стекло, ассамбляж
Предоставлено Музеем Искусства Авангарда (МАГМА)
Кстати, об улитке и Пушкинском музее. Что это такое?
Одновременно с выставкой в «Гараже» должна пройти небольшая выставка в Музее имени Пушкина. Это даже не совсем выставка, в Пушкинском будет экспонирована моя серия из восьми картин, которая называется «Потерянные ключи». Серия представляет более или менее свободные реминисценции конкретных картин старых мастеров. Четыре из восьми, например, вдохновлены Лукасом Кранахом Старшим. В этих реминисценциях я сохраняю тип пространства, способ рассказа и частично технику старых мастеров. Это мои самые новые работы. Увидеть их все вместе в одном ряду, да еще в залах Северного Возрождения, которое я так люблю, для меня огромная и неожиданная авантюра.
Недавно я видел документ о знаменитом хореографе чешского происхождения Иржи Килиане. Тем, кто хотя бы немного интересуется балетом, не нужно объяснять, что значит это имя. В этом документе Иржи Килиан рассказывал о том, что он сам вышел из классического балета и очень любит его. Классический балет, говорил он, это сплошные сказки: «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Жизель». Но для того, чтобы станцевать Беккета, язык классического балета уже непригоден. Представление о мире современного человека требует других жестов, других ритмов, даже другого тела танцора.
Применимы ли размышления Килиана к современной живописи? Вопрос непростой. Прежде всего потому, что классическое искусство совсем не о сказках. В нем есть и Микеланджело, и Грюневальд, и Рембрандт. Их вещи обладают огромной вневременной глубиной и драматизмом. Может ли их «устаревший» язык быть адекватным видению человека ХХI века? Можно ли станцевать Беккета рембрандтовским способом? В отличие от балета — можно. Я, однако, согласен с Килианом, Беккета лучше танцевать способом Фрэнсиса Бэкона.
Тем не менее соблазн проверить на себе, на своей шкуре и своей душе этот чарующий брейгелевский и кранаховский способ рассказа о Бытии был слишком велик.
Я не устоял.
Виктор Пивоваров
Виктор Пивоваров родился в Москве в 1937 году. Окончил Московское художественно-промышленное училище им. М.И. Калинина (1957) и Московский полиграфический институт (1962). С 1982 года живет и работает в Праге.