Оксана Мороз «Новая симптоматика коронакризиса: эмоции тел без органов»

Коронавирус — как и всякий инфекционный агент — работает с телесностью. Он «говорит» с людьми ею: показателями сатурации, сыпью, синдромом Кавасаки, все увеличивающимся разнообразием симптоматики. Он настолько нов и так недолго живет с нами, что никто — ни СМИ, ни врачи и пациенты — не придумал ему метафорику, без которой, как показывала Сьюзан Сонтаг, не обходится ни одно рутинно-повседневное обращение с распространенной болезнью. Кроме специализированного, фактически герметичного медицинского, и примитивно-милитаристского как будто нет других языков, с помощью которых в ответ на «реплики» вируса в/на человеческих телах можно произвести суждение — о нем.

Алиса Йоффе. Социальный мониторинг. 2020
Цифровое изображение
Предоставлено художником

Нет языка — наблюдается нехватка символизации. Она хорошо заметна в эхолалии, в которую превратились любые публичные дискуссии и онлайн (а какие же еще!) переписки. Многие переживают даже селективный мутизм, при котором говорить о чем-то, кроме коронавируса, просто невозможно. Удивительным образом это частное состояние неготовности и неспособности означивать вирус хорошо стыкуется с некой тотальной лишенностью субъектности. Приняв как должное властные ограничения акторных возможностей — права перемещаться, выглядеть, переживать со-бытие с другими, как хочется, — люди по всему миру, кажется, увидели в этой десубъективации спасение. Да, самоизоляция, карантин и уж тем более режим ЧС — это хронотоп приостановления прав и свобод, жест делегирования значимому именно в этих обстоятельствах Другому права решать. Права, которое очень часто в мирное время оспаривается, но теперь с облегчением воспринимается как максимально легитимное.

Согласие с коллективным воспроизводством этого жеста означает и снятие с себя ответственности. И даже — парадоксальным образом — предполагает ощущение некой свободы. Скажем, свободы от необходимости постоянно подтверждать право на мобильность и «детерриторизацию» — на пересборку пространства и своего места в нем. Запертые в четырех стенах или сбежавшие на очерченный забором загородный участок люди, по собственным свидетельствам, зачастую мучаются от «социальной депривации» и «дистанцирования», но принимают эти мучения как акт необходимой заботы о себе.

А еще есть свобода от обязательства отвечать за свою слабую телесность. Тело, выброшенное в зараженную среду, обречено. Тело, заключенное в коробку жилищного фонда, кажется более защищенным. Можно перестать за него бояться. Даже можно пересобрать себя в некие тела без органов, открытые для вариативного самоконфигурирования. Ради этой цели стоит, например, купить тренажеры, коврики для йоги и всякие приложения, чтобы бессистемно — после карантина все будет забыто и заброшено — производить интенсивности, называемые «практиками осознанности» и «спортом».

Алиса Йоффе. Соблюдение дистанции. 2020
Цифровое изображение
Предоставлено художником

Телами без органов, лишенными субъектности, оказываются и те, кто протестно выбрасывает себя на улицы по всему миру. Поводы разнятся, форматы — тоже, единым остается наличие внешнего импульса/вызова. Он оказывается настолько сильным и принципиальным, что в ответ на него тело без органов «вспоминает» о субъектности, высказываясь на языке гаптики и перформатива (говоря словами Делёза, «оформляется... ситуативно актуальный орган,... сохраняющийся лишь до тех пор, пока продолжается... действие силы»).

Впрочем, как кажется, отвоевание себе субъектности = личного заключается не только в органическом проживании права быть несогласным = политическим актором. Можно побороться за свою самость иначе: проанализировав эмоциональное давление, которое производит публичное пространство эпохи коронакризиса. Это давление порождает определенный «эмоциональный режим». Его существование еще ждет исследователей и эмпирических наблюдений, но интроспекцию можно практиковать уже сейчас. Потому что борьба с этим режимом полезна и может быть осуществлена даже теми, кто не хочет карабкаться на какие-то иные баррикады.

У этого эмоционального режима есть точка сборки: страх. Страх, который легко перерастает в тревогу, панические атаки, ужас. Он накрывает, когда наблюдаешь за сводками из больниц и дневниками карантина, которые публикуют в социальных сетях и даже на страницах вузов. Страшно не потому, что истории жуткие. А потому, что их удивительно много и сфокусированы они на монохромной задаче: доказать, как хорошо/плохо живется в системе (само)ограничений. А есть еще тревога — часто обоснованная — за здоровье близких, особенно тех, кто беспечно смеялся над ковид-истерией или находится в пресловутых «группах риска». А тут кстати случается и ужас — от осознания, что с каждым днем все заметнее становится удивительно неприятная антидискриминация. Оказывается, все в группах риска, не по одному параметру, так по другому.

Алиса Йоффе. Правительство в зуме. 2020
Цифровое изображение
Предоставлено художником

Страх подпитывается СМИ, публичными экспертами и говорящими экспертами, имплицитно или явно следующим законам селекции информации, о которых писал еще Никлас Луман. Страх живет и потому, что конец коронакризиса неразличим, а горизонт планирования категорически завален. Любые попытки его восстановления приводят к появлению требований «вернуться к нормальной жизни» (а была ли она вообще?) или замечаний в духе «мир уже никогда не будет прежним, пора перепридумывать правила жизни в нем» (как будто люди в состоянии выбраться из когда-то сформулированных конструктов!).

Тем не менее, этому эмоциональному режиму, который формирует нас как тело без органов, соединяемое в подобие субъекта клейстером хронического страха, можно кое-что противопоставить. Рефлексию, разнимающую страх на множество иных эмоций и переживаний. Рефлексию, которая может стать сырьем, запускающим процесс наблюдения за собой, — сложно устроенным, вариативным и вариабельным я, продуктом и дискурсивного автоматизма, и каких-то выборов — для чего-то или против.

Давайте перехватывать инициативу. Давайте сами наблюдать за страхом в себе — это ведь то, за чем не может быть установлена слежка, surveillance. Давайте видеть в этом страхе собственную работу с субъектностью, которая принимает виды разных практик. Нам придется самим решать, что делать с этим эмоциональным режимом как симптоматикой коронакризиса. Главное — помнить, что нет ничего страшного и в том, чтобы сдаться ему на милость и быть удушенным волной моральных паник. В конце концов, существует общественный консенсус, что все это делается «во благо».

Москва, май 2020

Об авторе 

Оксана Мороз — культуролог и исследователь цифровых памяти и смерти, репрезентаций культурной травмы. Доцент Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинка), автор Блога злобного культуролога, креативный директор Фонда Егора Гайдара. Живет и работает в Москве.

О художнике

Алиса Йоффе — ученица Анатолия Осмоловского. Стипендиат Фонда памяти Иосифа Бродского, резидент Американской Академии в Риме (2017). Сотрудничала с брендами COMME des GARÇONS (2017–2019), Maison Margiela, Bonne Suits и Virronen. Живет и работает в Москве.