Ульяна Доброва «В поисках рая»
Для них, наивных, непоколебимых,
Сомненья наши — просто вздор и бред.
Мир — плоскость, нам твердят они, и нет
Ни грана правды в сказках о глубинах.
Будь кроме двух, знакомых всем извечно,
Какие-то другие измеренья,
Никто, твердят, не смог бы жить беспечно,
Никто б не смог дышать без опасенья.
Не лучше ль нам согласия добиться
И третьим измереньем поступиться?
Ведь в самом деле, если верить свято,
Что вглубь глядеть опасностью чревато,
Трех измерений будет многовато.
Герман Гессе «Уступка» (перевод С. Апта)
Стихотворение Entgegenkommen — «Уступка» — Герман Гессе поместил в свой роман «Игра в бисер» за авторством главного героя Иозефа Кнехта. Роман был опубликован в разгар войны в 1943 году и впитал в себя ужас случившейся мировой катастрофы. Гессе снабдил своей текст циклом стихотворений, послуживших одновременно манифестом формы и воплощением Игры.
Иозеф Кнехт, Великий Магистр Игры в бисер, ставший главой вымышленного университета Касталия, в приведенном мною сонете обращается к внешнему миру, к политикам и особенно — к любителям кроссвордов и публицистики, которые косвенно и стали причиной надвигающейся мировой катастрофы в романе. Плоский мир — это мир, не допускающий интерпретаций, мир заученного наизусть догмата без комментария. Будь то утопией или антиутопией, такое плоское общество невозможно, как невозможна реальность в двух измерениях. Однако перспективы подобного развития событий пугают, как кошмар клаустрофоба. Наверное, это сродни тому ужасу, который испытывает равнодушный к русской литературе школьник перед пустым белым листом на экзамене в формате «Сочинение».
Ксения Сорокина. Всадник. 2020
Бумага, акварель
Предоставлено художником
Я предлагаю ненадолго перевести фокус нашего внимания с политики на умозрительный этюд о двух- и трехмерности бытия и представить себе белую поверхность бумаги, которую, как гласит теория искусства, «разрушает линия». Графика как вид изобразительного искусства, пожалуй, ближе всего к секрету зарождения произведения. Тысячи вибрирующих нитей, выскакивающих из-под карандаша — свидетели рождения третьего измерения. Взаимодействие бумаги и знака, в том числе графического образа, изобретенного художником, сохраняет воспоминание о плоскости, которую оно нарушает, особенно если на границе графического изображения есть белое поле пустоты.
Ощущение пустоты и вакуума стало доминирующим во время пандемии. Пустые города под строгим взглядом камер слежения. Пустые легкие (или, точнее, «легкие-фарш».) Пустые дни, когда настоящее перестает быть привычным «мигом», планы и воспоминания отпадают, и момент превращается в липкую паутину плотоядного монстра. Невозможно избавиться от мысли, что этого монстра породила природа, чтобы заставить человечество медитировать со знаком «минус». Природы с большой буквы «П» не существует (это изобретение эпохи Просвещения) — и никто нас не ставил в угол. Тем не менее, у нас был шанс остановиться и подумать, что мы сделали с местом, в котором живем; что будет с планетой в самое ближайшее время; что будет с будущим, от которого нас отделила пандемия.
Неопределенность будущего в каждую минуту переживаемой человечеством пандемии делает графику самым насущным видом изобразительных искусств. Это интимное поглаживание бумаги, налаживание демиургических связей с миром обладают упорядочивающим эффектом. Графика дает обманчивую уверенность в возможности вернуть обратно связь с прошлым и устроить отношения с будущим. Так, в самом конце XIX века, накануне мировых катастроф в Петербурге возникло художественное объединение «Мир искусства», любовавшееся интимными подробностями императорских дворов Петра I и Людовика XIV. Важно отметить: именно интимными, в графике мало героического, хоть и много нарратива. Этот вид искусства не про эпос и не про драматургию, графика ближе всего к поэзии, в том числе и потому, что она доступна каждому.
Ксения Сорокина. Волна. 2020
Бумага, акварель
Предоставлено художником
В окружении чашек с чаем, печенья и четырех стен, перебирая сайты (в основном художественные объединения в соцсетях), я отметила резкий подъем внимания к японской графике. Всплыли на поверхность интернета отточенные графические этюды Ривки Беларевой с обязательным ханко (печатью красными чернилами) в углу изображения; будоражили воображение цианотипические сибари Владимира Ленина (не путать с Ульяновым). Удивительно, что даже искусство питерского художника Александра Шишкина-Хокусая стало актуальным вовсе не благодаря участию в выставке в павильоне России на Венецианской биеннале в прошлом году, а обрело новое звучание — в этом. И это заставило меня задуматься о том, почему именно во время самоизоляции такую популярность обрел так называемый «японизм» — направление в европейском искусстве, художественный язык которого отсылает к японской печатной графике и японской изобразительности в целом.
Япония для меня является очень личной историей, которая никак не связана с моей академической карьерой. Мой переезд в Токио за пять дней до полного московского локдауна стал чем-то вроде «квантового скачка» (помните, сериал такой был?) в параллельную реальность. Только вот портал обратно закрылся, может быть, навсегда. Здесь меня не покидает мысль о том, насколько удачно может быть устроен мир, где власть считается тяжелым бременем, где человек уважает природу и каждый сантиметр земли священен, где постоянная угроза цунами и землетрясения делают мир хрупким и прекрасным. И мир этот кажется утопией, читай — раем.
Европейский архетип рая всегда был где-то на востоке. Из «Александрии», повести об Александре Македонском, мы знаем, что райские предместья расположены в Индии. Древнерусская культура заимствовала этот архетип вместе со списками и переводами «Александрии». Однако впечатления соотечественников от поездок на Гоа неизбежно охлаждают эту глубинную мечту о земле обетованной, как, впрочем, и поездки в США и Израиль. А вот с Японией не все так очевидно.
Ксения Сорокина. Сад камней. 2020
Бумага, акварель
Предоставлено художником
Русский человек не привык, что полицейский в белых перчатках стоит на улице и вежливо кланяется прохожим; что малый бизнес поддерживают выплатой в 10 000 долларов; что во время пандемии якудза раздают еду бездомным и малоимущим. В общем, русский тут почувствует себя Незнайкой в Солнечном городе. Хотя деньги тут присутствуют и капитализм имеется, а коммунистов побаиваются.
Так вот, очень хочется, чтоб на моей дорогой родине не занимались больше строительством утопий, оставили в покое героический нарратив, кинематограф и монументальное искусство и поучились у японцев отсутствию цинизма, уважению к пространству и времени, к природе, к деталям. Именно об этом рассказывает нам великий Гессе в романе, написанном в разгар войны. Именно этому учит нас медитация и графика.
Токио, 16 июля 2020
Об авторе
Ульяна Доброва — искусствовед, художественный критик. Окончила исторический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова (2013). По первому образованию — филолог-литературовед. Более десяти лет занимается оценкой произведений искусства. Готовит к защите кандидатскую диссертацию об итальянском художнике Мелоццо да Форли. С весны 2020 года живет и работает в Токио.
О художнике
Ксения Сорокина училась в РАТИ-ГИТИС, Школе-студии МХАТ и Институте проблем современного искусства (Москва). Участник множества групповых выставок и четырех персональных проектов в Москве и за рубежом. Лауреат гранта имени Ольги Лопуховой и грантовой программы для молодых художников Музея современного искусства «Гараж». В 2019 году победила в грантовой программе Министерства культуры РФ «Возрождение офорта». Как сценограф и художница по костюмам выпустила более 20 спектаклей в столице и регионах. Живет и работает в Москве.