Что заставляет художника умышленно удалять из своего произведения части, которые он считает недопустимым публично демонстрировать? Почему художник уже на уровне замысла стремится предугадать реакцию воображаемых цензоров? Какую роль здесь играют психологические факторы, а какую — культурно-исторические?
Практика самоцензуры в искусстве Центральной Азии имеет глубокие корни. Исторически сильными в регионе были различные традиционалистские (в т. ч. исламские) табу. Начиная со второй половины XIX века они вступили в сложные отношения с колониальным доминированием, закрепившим определенные роли как за колониальными, так и за местными художниками. Советские идеологические установки, направленные в основном на создание т. н. национального искусства, оказали двойственное влияние на художественные практики, которое лишь усугубилось после провозглашения независимости стран региона в связи с необходимостью их адаптации к современным контекстам.
Мы поговорим о таких типах самоцензуры, как самоцензура сознания; превентивная самоцензура; обсудим, как выбор «содержания» соотносится с выбором «формы»; рассмотрим, к чему может привести ориентация на воображаемое коллективное сознание и как у художников и кураторов развивается «стокгольмский синдром»; поднимем многие другие темы.
В итоге как психологически, так и институционально на постимперском пространстве самоцензура стремится к абсолютной и обязательной добровольности. «Вы хотите, чтобы министерство культуры разработало какие-то критерии самоцензуры? Нет, боже упаси. Пусть сами этим занимаются» (Владимир Мединский, 2016). Есть ли этому разумные альтернативы? Посмотрим.