Алексей Исупов. Старший брат (Три лица. Узбеки). 1921

Эта необычная темпера выбивается из «прерафаэлитского цикла» Исупова. Тематически она встраивается в ряд между двумя небольшими подгруппами его работ 1921 года: «семейными портретами» («Киргизская семья», «Отец с детьми» и другие) и изображениями «ритуалов перехода» («Киргизская невеста», «Молодожены» и другие). Драматическая, скорбная поза женщины указывает на то, что это не только семейный портрет, но также и сюжетная сцена. Об этом говорит и поза подростка на втором плане. Внутренним наполнением сцены является конфликт между меланхолическим «невидящим» взором главного персонажа и драматическими жестами его матери и младшего брата. Можно предположить, что речь идет о какой-то личной драме, переживаемой юношей и его семьей. Таким вполне мог предстать Иисус на фоне Марии и Иакова, но также и подро-сток из неоконченной повести узбекского писателя Абдуллы Кадыри (расстрелян в 1938 году в ходе сталинских репрессий): в этом тексте семья, во избежание «позора», заставила юношу отказаться от своей настоящей любви. Никаких пояснений Исупова по поводу сюжета этого изображения не сохранилось, и вписывать эту драму в тот сюжет, который явственно обнаруживает себя в «любовном цикле» Усто Мумина, нет иного основания, кроме интонационного. Между тем эта интонация, роднящая творчество Исупова и Усто Мумина, ясно различима. Округлые линии лиц братьев, форма их губ и глаз, безусловно, андрогинны: с лицом матери их разнит лишь прическа. Роза за ухом главного персонажа напоминает протагонистов «любовного цикла» Усто Мумина 1920-х годов. Изображение интонационно сопоставимо и с самаркандскими работами Даниила Степанова, а также с произведениями Кузьмы Петрова-Водкина 1910-х годов. Оно соединяет напряжение любовной драмы с медитативной сосредоточенностью персонажей, их взгляд на зрителя с отстраненным внутренним диалогом.

Борис Чухович