Рассказ бутлегера
В конце 1940-х — начале 1960-х изобретательные советские меломаны использовали трофейные и самодельные рекордеры, чтобы подпольно копировать на рентгеновские снимки музыку, не входившую в дозволенный цензурой репертуар. Бывший бутлегер Михаил Фарафанов раскрывает секреты профессии.
Бутлегером я стал в 17 лет с подачи приятеля. Во-первых, это было приключение, во-вторых, я популяризировал джаз, который только-только входил в оборот. Это было время, когда на танцверандах могли одернуть: «Вы не так танцуете». Могли и с милиционером выпроводить.
Я просто приходил в больницу, разговаривал с медтехником и покупал снимки за какие-то небольшие деньги. Пленка могла быть уже проявлена — с черепами или руками, но иногда использовалась и совсем новая, бело-желтая. Запись на ней получалась качественная — резец шел как по маслу. Иногда техники, работавшие в рентгеновских кабинетах, доставали высохшие снимки — на таких хорошей записи было не сделать.
«Свобода», «Би-би-си», «Голос Америки» по-страшному глушились. Поворот ручки — и тут же страшный рев. Но я научился среди этого рева находить станции и слушать джаз в эфире. Правда, качество было плохое и не всегда получалось попасть на начало песни. Помню «Час джаза» на «Голосе Америки» — каждый день в 22:15 я слушал эту радиостанцию, как молитву. В конце 1950-х дипломаты стали привозить пластинки из-за границы. Попадались и фиктивные предложения о продаже. Чтобы раздобыть запись, я ездил и в другие города — в Ленинград, Ригу, Вильнюс.
Записывал то, что спрашивал покупатель. Песни Петра Лещенко, Александра Вертинского, Клавдии Шульженко, музыку из кинофильмов. Был, например, такой знаменитый индийский фильм «Бродяга» — страшно популярный. Большим спросом пользовались полузапрещенные романсы: «Татьяна», «Вино любви», «Скажите почему». Но я пытался и пропагандировать свое: джаз, блюз, буги-вуги.
Мой круг общения в то время — это улица Горького: ребята, которые проходили по разным фельетонам. Я тоже однажды попал в фельетон (с подписью: «Еще Фарафанов продавал пластинки…»). Покупали чаще всего случайные люди. Попадались и подставные: помню комсомольца, который пытался навести на меня милицию.
Как правило, клиентов я находил возле магазинов пластинок. Любая пластинка стоила рубль (на эти деньги тогда можно было в кафе перекусить). Если брать больше — делал скидку. Зарабатывал по 20–25 рублей, какая-то часть уходила на материал и на запись.
Пластинки обычно сворачивались в трубочки. Это было неудобно, и я придумал другой способ: купил чехол из-под теннисной ракетки, обрезал его, вшил молнию — получился футляр, в который помещалось 50–60 пластинок. Прятал футляр под одеждой. Пластинки можно было использовать несколько десятков раз — все зависело от проигрывателя. На патефоне больше пяти-шести раз они не выдерживали.
Я не мыслил себе всех этих запрещений: «Это не читай! То не смотри! Сюда не ходи!» Лейтмотивом моей жизни была джазовая музыка. Я и не представляю, как бы без нее жил. Джаз — удивителен, в нем есть серьезность классической музыки и легкость популярной.